Смертельная диета. Stop анорексия - Елена Романова

Я покупаю сок. Морковный с дробленой клубникой. Стою в огромном супермаркете, перед кассой. Очередь ползет медленно. Чего только люди не накладывают в свои здоровенные телеги — курица, отбивные, печенье, зеленый горошек, пиво, пончики, булочки с маком и корицей, жирная мойва, лазанья, макароны быстрого приготовления в томатном соусе, конфеты, кола, пепси, колбаса, сыр, ветчина, коробки молока и кефира, жирный йогурт и майонез. Я верчу две баночки фруктового напитка, опираясь на магазинную ленту для товаров, и пытаюсь отвернуться от кучи еды, которая громоздится на ней, чтобы меня не стошнило. Замечаю симпатичных парней лет 27, стильно одеты и вообще довольно милы. Один — идеально мой тип. Темные волосы, разбросанные хаотично, небрежно расстегнуты некоторые пуговицы темно-сине-зеленой рубашки, чуть потертые джинсы. Все это смотрится потрясающе элегантно и мужественно. Раньше такие парни были чем-то вроде табу. Я сама себя не любила. И не понимала, за что. Теперь поняла. Я была жирной и отвратительной коровой. И пусть я не вписывалась в стандарты умника, который изобрел индекс массы тела — мне твердили, что вес недостаточный — все равно ощущение сала между кожей и мясом я чувствовала, наверное, подсознательно. А теперь я делаю резкий разворот, провожая взглядом парней, которые идут к кассам, и слегка чувствую укол помутнения в животе. В глазах вдруг тускнеет, руки опускаются под тяжестью бутылочек с соком. Они друг стали невыносимо большими и, кажется, такими весомыми, что я на секунду удивляюсь, как держала их все это время. Вспышка. Отпускает. Прихожу в себя. И улыбаюсь. Я стала часто это делать. Просто потому что это приятно. И мне и окружающим. Тем более я стала так любить себя. Подходит моя очередь, девушка-кассир пропускает мои покупки через сканер, делает скидку, и я отхожу от кассы к косметическому бутику. Пытаюсь отвертеть крышку с бутылки, облокотив ее о колено, потом откидываю назад голову так, что мои длинные светлые волосы чуть разлетаются и прядями падают мне на глаза обратно. Иду. Эти самые парни проходят мимо, успевая жадно улыбнуться и спросив: «А неужели настоящая?» (это про мою тату). За секунду оказываются за моей спиной, я оборачиваюсь, ловлю их глаза своими, но продолжаю шагать вперед. Кивая, медленно шагаю к эскалатору, чтобы подняться на второй этаж и купить себе Американно. Они провожают меня взглядом, застыв на месте. Что-то кричат. Но мне все равно. Когда-то я и думать не могла о таких парнях, а сейчас мне на них плевать. Я выше их. И я иду покупать кофе.

Позор вегетарианства

Вернувшись из Англии, потрясение поймало меня на том, что я вот уже несколько месяцев не ела пищи, которую люди зовут «нормальная». Увлекательные интернет-путешествия «диета-похудей-стань-прекрасной» закончились осознанием невежества людей относительно нашего чудесного мира. Я случайно уперлась взглядом в ссылку на сайт о вегетарианстве и утонула в его информационно-познавательной части. Развернув и разложив все по полочкам своего больного, одержимого мозга, я, почти расплакавшись, раскрыла для себя новый мир. Мир вегетарианства. А еще точнее, веганства. Мне стало тошно от того, насколько жестка я была, насколько жестоки люди, пожирая чужую плоть, чужие души. Почему никто раньше не показал мне того невежества, которое мы впитываем с молоком матери? Как можно так издеваться над тем, что дала эта природа? Зачем мы убиваем, а потом устраиваем пиршества, запихивая в свои кошмарные тела трупы? В тот день, я навсегда отрезала себя от мира мясоедов. Более того, я стала веганом, отказавшись от всех продуктов, для приготовления которых, ради нашего блаженства, надо причинить боль животным. Молоко, яйца, сыр, даже мед — все было вычеркнуто. Я верю — навсегда.

Я бы хотела гордо именоваться веганом. Но я — их позор. Я прикрываюсь этим. Во мне две прекрасные особенности — анорексия и веган. Почти не сочетаемое. Но я нашла клей.

Россия

Третий день ничего не ем. Сижу, смотрю в нижний угол монитора, играет музыка. Вдруг прихожу в себя от ощущения, что началась следующая песня, и мой взгляд как бы определяет фокус из чего-то белого, что только что заполняло все пространство вокруг. Я стала замечать, что теперь многое пропускаю мимо ушей. Могу вдруг поймать себя, что реально прослушала полразговора и была где-то не тут.

Канада

Не могу объяснить что именно всегда толкало меня оторваться от семьи, быть независимой, быть самой собой. Я не хочу вдаваться во всякие нудные подробности, описывать свою семью и отношения. Скучная партия. Скучная часть. Я ненавижу ее в книгах. Без этой половины, писанина могла бы быть намного интереснее. Людям часто не нужны скрупулезные объяснения ситуации — им нужны упакованные красиво буквы, легко читаемые и цепляемые за душу. Они всегда ищут что-то похожее на них самих, это интересно и захватывает дух. Она угадала меня, описала что-то, случившееся со мной, так, как художник размазал свои краски в нечто удивительно красивое на своем холсте цвета здоровой кожи. Поэтому пред-путешествие и сборы можно оставить за кадром. Я в Канаде. Лето, жара, новые места и голод. Порой тотальный, порой притворно и жадно стравленный ягодой или персиком. Запивать его — любимое дело. И, когда я осознаю, что попала в страну кофеманов — приятное ликующее существо заставляет каждую струнку моего органа, вырабатывающее радость, натянуться до предела и лопнуть, выплескивая кричащую улыбку.

Любить или ненавидеть?

У меня есть преимущество. Я худая. Зависть зовет это «полу прозрачностью» существования, анорексия — недостаточностью идеала. Зависть сочувствует и вычерпывает серьезность из пальца, именуя это проблемой. Анорексия блокирует все пробелы, через которые объективность восприятия тела может просочиться, ассоциируясь со стройностью или худобой — она все заменяет словом жир. У зависти один прием — волнение. Пусть и лживое. У анорексии их тысячи. Лживые? Верные, оправданные, кричащие, заставляющие контролировать и не поддаваться контролю, проверяя силу воли и тягу к мазохизму.

Опираясь на информационно-привеливые числа, вычерченные на весах, я позволяю себе думать, что худая, что нет необходимости втягивать живот или волноваться о стрелках на новых колготках с эффектом расщепления жиров пока ты их носишь. Я превращаюсь в кокетливую куклу-барби с более пропорциональными стандартами, пусть и в три раза меньше дозволенного. То, что сидело внутри меня довольно долго, тот идеальный сосуд, в который всегда была влита моя душа, сейчас мое тело. Я всегда хотела быть худой, стервозной и дерзкой. Добиться дерзости в облике очень просто, если ты впускаешь в свое сознание анорексию. И позволяешь ей контролировать тебя. Полностью.

Канада

Сижу в школьном толчке и реву, как психопатка. А чего, спрашивается, реву? Не хочу тащиться на занятия… Хочу залезть под куст с косяком и курить, курить, курить… Пока не сдохну… А когда сдохну, озабоченные черти утащат меня в свой дерьмовый мир, где, конечно, дохрена травы, но нет спичек… И я буду жрать гаш, который воняет ромашкой, и блювать круглыми сутками. И это будет рай. Там не будет еды и ресторанов, там будет только трава и секс, которого я лишена с доисторических времен из-за анорексии, убившей всякое либидо (дерьмовое слово), заменившей мне весь сраный, ограниченый мирок… Вот я и просиживаю свои занятия в толчке, думая, как бы сблевануть, как бы покурить, как бы сдохнуть, чтобы скорее познакомится с чертями, которые накормят меня пахнувшей ромашками травой и оттрахают до слез из глаз. Хоть кому-нибудь я нужна, а? Кажется, опоздала на урок…

Любить или ненавидеть?

Наверное, к тому моменту, когда я допишу эту книгу, моего тела уже не будет… Оно исчезает.

А я говорю с ней. Она во мне. Идеальная. В ней есть что-то прекрасное. Обладать ей, точнее, позволить ей обладать тобой, значит завернуть свой мир в нечто, отличающее, выбивающее из ряда ординарного и привычного. В ней есть красота, в ней есть особенность. смысл — утрачивать контроль и потоком сознания позволять ей, держа тебя за руку, вести в свое сотворенное идеалом необузнанное начало чистоты. Порой пугающей. Но такой манящей. Это слово — это не просто слово. Оно выталкивает тебя на другой уровень, взбивая, как сахарную вату, под ногами землю. Ты хватаешь ее всем своим нутром и впитываешь ощущения того, что отныне не доступно пониманию окружающих. Она сделала меня той, о ком я мечтала. Она показала меня изнутри, высосав все, что прежде скрывало мое настоящее. Она оголила меня, слизав шершавым дерзким языком корочку неуверенности, за которой пряталась моя душа. Порой я думаю, все это лишь способ, способ доказать, способ привлечь, способ закричать и выразить себя. Но это не способ. Это результат. Ради которого приемы мазохично-дробленного поведения, голода, головокружения и ощущений собственных сосудов после крепкого экспрессо становятся целью желания обладать наслаждением. Наслаждением того, что ты отличаешься. Отличаешься даже неотличимым. Она тебя любит, она не оставляет тебя, и всегда готова помочь. Она согревает тебя болью в животе от голода, потерей мыслей и утратой способностей улавливать нить разговора. Это наркотик. И я крепко подсела. Я знаю, что если все меня покинут, она нежно возьмет за руку и медленно поведет в свой цветной, полный голодных красок, мир. Я знаю, без меня она не уйдет никогда. И я не хочу, чтобы она уходила.