Стихотворения и поэмы - Александр Твардовский

1945–1946

В тот день, когда окончилась война

В тот день, когда окончилась войнаИ все стволы палили в счет салюта,В тот час на торжестве была однаОсобая для наших душ минута.

В конце пути, в далекой стороне,Под гром пальбы прощались мы впервыеСо всеми, что погибли на войне,Как с мертвыми прощаются живые.

До той поры в душевной глубинеМы не прощались так бесповоротно.Мы были с ними как бы наравне,И разделял нас только лист учетный.

Мы с ними шли дорогою войныВ едином братстве воинском до срока,Суровой славой их озарены,От их судьбы всегда неподалеку.

И только здесь, в особый этот миг,Исполненный величья и печали,Мы отделялись навсегда от них:Нас эти залпы с ними разлучали.

Внушала нам стволов ревущих сталь,Что нам уже не числиться в потерях.И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,Заполненный товарищами берег.

И, чуя там сквозь толщу дней и лет,Как нас уносят этих залпов волны,Они рукой махнуть не смеют вслед,Не смеют слова вымолвить. Безмолвны.

Вот так, судьбой своею смущены,Прощались мы на празднике с друзьямиИ с теми, что в последний день войныЕще в строю стояли вместе с нами;

И с теми, что ее великий путьПройти смогли едва наполовину;И с теми, чьи могилы где-нибудьЕще у Волги обтекали глиной;

И с теми, что под самою Москвой,В снегах глубоких заняли постели,В ее предместьях на передовойЗимою сорок первого; и с теми,

Что, умирая, даже не моглиРассчитывать на святость их покояПоследнего, под холмиком земли,Насыпанным не чуждою рукою.

Со всеми – пусть не равен их удел, —Кто перед смертью вышел в генералы,А кто в сержанты выйти не успел —Такой был срок ему отпущен малый.

Со всеми, отошедшими от нас,Причастными одной великой сениЗнамен, склоненных, как велит приказ, —Со всеми, до единого со всеми

Простились мы. И смолкнул гул пальбы,И время шло. И с той поры над нимиБерезы, вербы, клены и дубыВ который раз листву свою сменили.

Но вновь и вновь появится листва,И наши дети вырастут и внуки,А гром пальбы в любые торжестваНапомнит нам о той большой разлуке.

И не за тем, что уговор храним,Что память полагается такая,И не за тем, нет, не за тем одним,Что ветры войн шумят, не утихая,

И нам уроки мужества даныВ бессмертье тех, что стали горсткой пыли.Нет, даже если б жертвы той войныПоследними на этом свете были, —

Смогли б ли мы, оставив их вдали,Прожить без них в своем отдельном счастье,Глазами их не видеть их землиИ слухом их не слышать мир отчасти?

И, жизнь пройдя по выпавшей тропе,В конце концов, у смертного порога,В себе самих не угадать себеИх одобренья или их упрека?

Что ж, мы – трава? Что ж, и они – трава?Нет, не избыть нам связи обоюдной.Не мертвых власть, а власть того родства,Что даже смерти стало неподсудно.

К вам, павшие в той битве мировойЗа наше счастье на земле суровой,К вам, наравне с живыми, голос свойЯ обращаю в каждой песне новой.

Вам не услышать их и не прочесть.Строка в строку они лежат немыми.Но вы – мои, вы были с нами здесь,Вы слышали меня и знали имя.

В безгласный край, в глухой покой земли,Откуда нет пришедших из разведки,Вы часть меня с собою унеслиС листка армейской маленькой газетки.

Я ваш, друзья, – и я у вас в долгу,Как у живых, – я так же вам обязан.И если я, по слабости, солгу,Вступлю в тот след, который мне заказан,

Скажу слова без прежней веры в них,То, не успев их выдать повсеместно,Еще не зная отклика живых,Я ваш укор услышу бессловесный.

Суда живых не меньше павших суд.И пусть в душе до дней моих скончаньяЖивет, гремит торжественный салютПобеды и великого прощанья.

1948

Жестокая память

Повеет в лицо, как бывало,Соснового леса жарой,Травою, в прокосах обвялой,Землей из-под луга сырой.

А снизу, от сонной речушки,Из зарослей – вдруг в тишине —Послышится голос кукушки,Грустящей уже о весне.

Июньское свежее лето,Любимая с детства пора.Как будто я встал до рассвета,Скотину погнал со двора.

Я все это явственно помню:Росы ключевой холодок,И утро, и ранние полдни —Пастушеской радости срок;

И солнце, пекущее спину,Клонящее в сон до беды,И оводов звон, что скотинуВгоняют, как в воду, в кусты;

И вкус горьковато-медовый, —Забава ребячьей поры, —С облупленной палки лозовойДушистой, прохладной мездры,

И все это юное лето,Как след на росистом лугу,Я вижу. Но памятью этойОдною вздохнуть не могу.

Мне память иная подробноСвои предъявляет права.Опять маскировкой окопнойОбвялая пахнет трава.

И запах томительно-тонок,Как в детстве далеком моем,Но с дымом горячих воронокОн был перемешан потом;

С угарною пылью походаИ солью солдатской спины.Июль сорок первого года,Кипящее лето войны!

От самой черты пограничной —Сражений грохочущий вал.Там детство и юность вторичноЯ в жизни моей потерял…

Тружусь, и живу, и старею,И жизнь до конца дорога́,Но с радостью прежней не смеюСмотреть на поля и луга;

Росу обивать молодуюНа стежке, заметной едва.Куда ни взгляну, ни пойду я —Жестокая память жива.

И памятью той, вероятно,Душа моя будет больна,Покамест бедой невозвратнойНе станет для мира война.

1951

Признание

Я не пишу давно ни строчкиПро малый срок весны любой;Про тот листок из зимней почки,Что вдруг живет, полуслепой;Про дым и пух цветенья краткий,Про тот всегда нежданный день,Когда отметишь без оглядки,Что отошла уже сирень;Не говорю в стихах ни словаПро беглый век земных красот,Про запах сена молодого,Что дождик мимо пронесет,Пройдясь по скошенному лугу;Про пенье петушков-цыплят,Про журавлей, что скоро к югуНад нашим летом пролетят;Про цвет рябиновый заката,Про то, что мир мне все больней,Прекрасный и невиноватыйВ утрате собственной моей;Что доля мне теперь иная,Иной, чем в юности, удел, —Не говорю, не сочиняю.Должно быть – что ж? – помолодел!Недаром чьими-то устамиУж было сказано давноО том, что молодость с годамиПриходит. То-то и оно.

1951

«Весенний, утренний, тоненький…»

Весенний, утренний, тоненькийЛедок натянуло сеткой,Но каплет с каждой соломинки,С каждой ветки.

Поет по-зимнему улица,Но свету – что летним днем.И, как говорится, курицаУже напилась под окном.

И звонкую, хрупкую,Набравшись силы в ночи,Чуть солнце – уже скорлупкуПроклюнули ручьи.

Весна сугробы подвинула,Плотнее к земле примяв.И зелень коры осиновой —Предвестье зелени трав.

Апрельским ветром подунуло,Запахли водой снега.И дело свое задумалаРека, упершись в берега.

Ей грезится даль раздольная,Ей минута близка…Грохочет крылечко школьное,Едва дождавшись звонка.

Давай, начинай, разламывайНатоптанный лед рябой…

А что, если снова заново,С начала самогоНачать нам жить с тобой?..

1951

О прописке

По всему Советскому Союзу,Только б та задача по плечу,Я мою уживчивую МузуПрописать на жительство хочу.

Чтобы мне не ведать той печали,Как ответят у иных ворот:– Нет, не проживает. Не слыхали.Номер дома, может быть, не тот.

Чтоб везде по селам и столицамОтвечали на вопрос о ней:– Как же, есть. Давнишняя жилица, —И улыбки были б у людей.

Чтоб глаза у стариков яснели,Чтобы к слову вставил не один:– Мы еще на фронте были с нею,Вместе помним Вязьму и Берлин.

Чтоб детишки из любого дома,Если к ним случайно обращусь,Говорили б:– Как же, мы знакомыИ немножко знаем наизусть.

Чтобы не с почтеньем, а с любовьюОтзывалось каждое жилье:– Здесь она. На доброе здоровьеЗдесь живет. А как же без нее?

Вот тогда, как отзыв тот желанный,Прозвучит о ней, моей родной,Я и сам пропиской постояннойОбеспечен буду под луной.

1951