Тайна жизни - Михаил Николаевич Волконский

и терялся этот крепкий, сильный, смелый человек, выходивший один на медведя, робел, не зная, как сказать любимой девушке то, чего ждала она от него, потому что он сам нравился ей.

— Скажите без приготовлений, как скажется. Вот и все! — произнесла тихо Анна Сергеевна.

— Да как же так вдруг? Вот что я придумал: если бы, когда мы будем вместе — она, вы и я, — вы спросили меня, отчего я такой грустный, и потом ушли… Я бы тогда и сказал ей.

«Боже, как смешны все влюбленные! — подумала Тарусская. — И все они тревожатся и мучатся… А если бы знали, как мы тревожимся тоже!»

И она задумалась, вспомнив о своем времени тревожного счастья влюбленности, уже сменившегося для нее тихой радостью жизни с любимым, милым и любящим мужем.

— Так нет, так нельзя? — робко заглядывая ей в глаза, спросил Веретенников после долгого молчания.

— Нет, говорю вам, милый, скажите, как скажется.

И вдруг это случайное ее слово «милый» тронуло Веретенникова до слез.

— Спасибо вам, Анна Сергеевна! — заговорил он, протягивая ей руки.

— Да за что, голубчик?

— Не знаю, так… вообще… Боже, как хорош нынче вечер!.. никогда такого заката не было… Так вы думаете, как скажется? Спасибо вам! — горячо воскликнул Веретенников, но, когда он, взволнованный и растроганный, стал приближаться с Анной Сергеевной к балкону, оттуда послышались оживленные голоса и из-за перил показались головы барона и Алтуфьева в легких задорных шапочках набекрень, он подумал: «То есть только со мною может быть такое несчастье!» — и вдруг, останавливаясь и кивнув на балкон, сказал:

— Я не пойду туда!

— Что вы? — испугалась та. — Отчего?

— Там и без меня весело.

Лицо Веретенникова, за минуту перед тем до слез счастливое, резко изменилось. Оно выражало теперь такое беспомощное отчаяние, что Анне Сергеевне невольно стало жаль его.

— Ах, какой вы смешной! — сказала она. — Ну, что же тут такого, что они приехали?

Веретенников махнул рукой.

— Нет, Анна Сергеевна, видно, не судьба.

— Да почему не судьба? Напротив, я вам советую остаться и быть очень веселым. Напрасно сделаете, если уедете!

Веретенникова как будто взяло сомнение: «А в самом деле, не остаться ли?» Но в это время с балкона донесся веселый смех Веры, и он снова махнул рукой.

— Нет, Анна Сергеевна, не судьба. Мне тут нечего делать с петербургскими немцами. Ну их!

И, словно боясь, что Тарусская убедит его остаться, он ушел через сад скорыми, решительными шагами.

На балконе были все в сборе, и благодаря Тарусскому стоял оживленный говор.

Войдя на ступеньки, Анна Сергеевна сразу заметила по тому, как Вера посмотрела на нее и, не видя с нею Веретенникова, вдруг опустила глаза, что она не ошиблась: он сделал напрасно, что уехал. Это обидело Веру, и она, нахмурившись в первую минуту, сейчас же нарочно весело обратилась к Нагельбергу:

— Нет, сознайтесь, барон, что Спасское все-таки произвело на вас впечатление!

— Да я и не отрицаю этого! — подтвердил тот. — Я говорю только, что старик-лакей, вероятно, помешался во время своего одиночества.

— Однако это не мешает ему управлять всем имением, и он ведет его отлично.

— Да, у него доверенность. Он и при Горском всем управлял.

— Может быть. Но только, — продолжал настаивать Нагельберг, — мне как-то не верится в само существование графа Горского, а уж легенда о его таинственном исчезновении — воля ваша — кажется совсем вымыслом. Ну, скажите, как объяснить, что человек ушел гулять и преспокойно пропал на тридцать четыре года?

Барон замолчал и стал закуривать папиросу, как будто и не ждал, что кто-нибудь может ответить на его вопрос. И в самом деле, ему никто не ответил.

Тарусский осторожно, искоса посмотрел на Софью Семеновну. Ему давно казалось, что она знала о графе больше, чем все остальные, в особенности потому, что, когда бы ни заходил разговор о Спасском, она всегда хранила при этом упорное молчание, а на прямые, обращенные к ней вопросы, отвечала: «Не знаю». Ни слова не проронила она также, когда он рассказал ей историю с часами и карточкой графа в Москве. Теперь она сидела, якобы усердно занятая своим вязаньем, хотя сумерки сгустились настолько, что едва ли можно было как следует разобраться в петлях.

В саду, где были липы и чернели кусты, надвигались тени, как будто расползаясь от земли и расплываясь все шире и шире. Огненное зарево заката стыло. Вечер замирал тихо и радостно, как влюбленный, встречая теплую летнюю красавицу-ночь.

— Вот как это могло быть, — вдруг заговорил из сумерек голос Алтуфьева. — В соседнем имении живет молодая женщина. Она — вдова. Конечно, она очень хороша собой. Граф знакомится с нею, влюбляется. Молодая женщина была замужем за человеком старше ее. Ее выдали насильно. Кроме безотчетного страха, муж ничего не внушает ей. Под гнетом этого страха прожила она несколько лет с мужем, почти в заточении, в одиночестве, измученная его безупречной, подозрительной ревностью. Здоровье ее слабеет, нервы расшатываются почти до полной потери воли. Перед смертью муж заставляет ее дать клятву, что она останется верна его памяти и не выйдет ни за кого замуж. Клятва дана в присутствии брата умирающего — некрасивого, горбатого, озлобленного тем, что сам влюблен в молодую женщину. Со вдовством начинается для нее нравственная пытка хуже прежней. Деверь, к которому перешла большая часть наследства, следит за каждым ее шагом, постоянно напоминает о данной клятве, пугает местью, доводит бедную женщину до галлюцинаций. Ей чудится умерший муж. Она пробует найти покой в деревне и тут встречается с графом. Деверь быстро узнает, где она, пишет ей, зовет и грозит, что явится сам, как верный страж ее клятвы. Она решается уехать. Граф, зная приблизительно время, когда она проедет по дороге, под видом прогулки идет, чтобы в последний раз увидеть ее. Они встречаются. Она не выдерживает, говорит, что любит его. Он садится к ней в коляску, и они бегут за границу, дальше от преследований, и скрываются там.

— Да вы поэт! — сказала Надя, когда Алтуфьев умолк.

— Твой вымысел неудачен, — заметил барон, — неудачен главным образом потому, что не может соответствовать фактам. В ближайшем к Спасскому имении век свой жила моя тетушка, которая и скончалась в нем, оставив меня, как ты знаешь, своим наследником. Она никогда не была красавицей и не исчезала за границу с таинственным графом.

Алтуфьев, по-видимому, войдя в роль рассказчика, пожал плечами и ответил:

— Но что мешало приехать к ней в имение, положим, хотя бы ее товарке по институту?

Разговор был прерван докладом о том, что