Автостопом до алтайского яка - Ольга Овчинникова

– Пей, пей. Отогревайся, – усмехается Джая, словно заботливая добрая нянька. – На меня не смотри.

– Джая… От кого это сообщение? Здесь нет номера, – вытягиваю руку, показывая телефон. Мне нужен ответ.

Джая, сделав странное выражение лица, поспешно прячет свой телефон в перья на своих крыльях, сунув его себе куда-то через плечо, и в своём репертуаре быстренько «переводит стрелки»:

– Рассказывай, – говорит Он. – Что занесло тебя на крышу? – и это при том, что всегда прекрасно слышит все мои мысли.

– Ты знаешь… – нахохливаюсь, не дождавшись ответа на свой вопрос.

– А то, – отвечает Он, хмыкнув.

Да, было: я сидела на диване, поражённая Любовью, как громом среди ясного неба, когда Джая внезапно возник прямо у меня перед носом и спросил:

– Видеть, как всё проходит… слёзы, разочарование, боль. Уверена, что согласна?

– Да! Да! Да! Я согласна! – чуть не в голос завопила я тогда, будто отвечая священнику на вопрос про «согласна ли ты, раба Божья…» и далее по тексту.

Тот мужчина… Я так хотела быть с ним, ждать его, уставшего, с работы, сидя на табуретке и сложив руки на коленях. С порога забирать портфель и помогать снять пальто, молча улыбаясь. Творить атмосферу покоя и гармонии в этом пространстве. Поливать изобильно цветущий красными цветками гибискус на чистом светлом окне. Стелить белые широкие простыни, расправляя складочки. Любовно вытирать вилки новым вафельным полотенцем, задумчиво улыбаясь, и даже засыхающие капельки на кране. Я была бы согласна даже на капельки!

– Да ладно… – насмешливый голос Джая. – Я бы не стал делать на это ставки.

Ну да. С капельками – это я погорячилась, согласна. Но я могла бы печь лепёшки чапати из цельнозерновой муки, добавляя туда куркуму, имбирь или кунжут и заворожённо наблюдать, как на каждой лепёшке во время выпекания растут большие пузыри.

В мои мысли снова врывается Джая. Он переспрашивает:

– Так что на этот раз?

– Карма, – коротко отвечаю я, глядя, как в чашке плавают маленькие кусочки кофейных зёрен и имея в виду линию жизни, которая рвётся. Он слышит мои мысли.

– Карма, карма… Заладили, – раздражённым голосом вечно недовольной уборщицы бурчит Джая, резко хватает меня за правую ладонь: – Дай сюда! – и поучительно говорит: – Оборвётся твоя линия жизни или нет – зависит только от тебя самой. Ясно?

Кротко киваю. Откуда-то из-под перьев Он извлекает красный толстый карандашик, старательно муслит его во рту и уверенно дорисовывает на ладони жирную ровную красную черту цвета крови. Она объединяет два разорванных участка. После чего, довольный, отпускает руку, а карандашик втыкает себе за ухо, настоятельно добавив:

– Будущее не высечено на камне, ясно? А руку не мочи. Хотя бы сутки.

– Ладно, – говорю я. – А чесать можно? – смотрю на свою ладонь изучающе.

– Чесать можно. Это, кстати, к новым знакомствам. Как раз то, что тебе надо, – и продолжает опять же чужим голосом: – «Вы должны поощрять в себе желание общаться, это очень важно, особенно сейчас».

…Своевременно, и не глядя в мою сторону, Он протягивает коробку с салфетками – одна из них торчит из дырки посередине, и я вытаскиваю её, вытягивая наружу половину следующей. Слёзы и сопли не прекращаются. Молча мы пьём ароматный кофе. Мой Ангел грустен: Его голубые глаза отдают глубокой синевой цвета предгрозового неба.

Наконец, я мою чашки, отвернувшись к раковине и совершенно забыв, что руку мочить нельзя. Вспоминаю об этом потому, что ладонь начинает нестерпимо жечь, словно на неё плеснули концентратом перекиси.

Бросаю чашку: дорисованная линия горит сочным огнём, словно раскалённая докрасна проволока.

– О-ё-ё-ё-ёй, что это? Что? Мамочки, что это? – скребу и тру ладонь ногтями и пальцами.

Наконец, боль уходит. Смотрю на руку и вижу, что линия смылась без следа, будто и не бывало. Хлопая глазами, расстроенно поворачиваюсь к столу:

– Я забыла… – но Джая уже и след простыл, и только на поцарапанной от времени клеёнке стола лежит огрызок того карандаша. – Что же теперь делать? – спрашиваю я уже в пустоту.

Внутри головы раздаётся поучительный уставший голос:

– Что, что… – вздыхая, вещает Джая. – Съешь таблетку для памяти. Забыла она…

Тупым ножом кое-как затачиваю огрызок карандаша и терпеливо рисую линию жизни на ладони ещё раз. Левой рукой рисовать очень неудобно: она дрожит и не слушается. Тем не менее, у меня получается нарисовать её ещё раз, пусть криво, но всё же. Я справлюсь. Чёрт побери, я смогу пройти этот участок. Ведь чтобы пройти через ад нужно просто продолжать идти.

…Поздний вечер. На столе – бутылка красного вина, и уставший Джая сидит напротив: у него измождённый вид и взъерошенные, серые от пыли перья на крыльях. Мы болтаем и пьём: я – вино, Джая – безалкогольную Пина Коладу.

– Солнце, – мой Ангел опять обращается ко мне так: Он только что исчерпался, стандартно вправляя мозг словами «вопреки» и «ради», в попытке заставить меня жить: – В конце концов у тебя есть такой весомый аргумент, как кошка!

Аргумент с яхонтовыми от старости глазами лежит у него на коленях, блаженно жмурясь и периодически шоркая лапой по шуршащим перьям, стоит только им показаться в зоне её досягаемости: в остальное время она делает вид, что спит.

– Он… Живёт в моей голове, – уныло говорю я про того самого мужчину. – И он ошибся во мне: я не настолько сильная, чтобы каждый раз переживать это разочарование собой.

Джая молча гладит меня по плечу, шмыгая носом – утешает, как умеет – другой рукой при этом параллельно и с тем же темпом гладя кошку.

– Я хочу не так уж и много! – почти кричу. – Любви!

– Любви, – поддакивает Джая, демонстрируя слушание, и достаёт из кармана огромный белый носовой платок, украшенный изысканными тонкими кружевами: бумажные салфетки закончились ещё вчера.

– Я завидовала сама себе, поверив в чудо, в саму вероятность его. А теперь что? У меня даже пустырника нет! – беру платок, погружаю в кружева красный распухший нос и смачно сморкаюсь. Аргумент про пустырник звучит как главная составляющая счастья.

В ответ на это Джая отпивает из своего бокала и отвечает:

– Есть в тебе что-то недобитое…

– Ещё он сказал, что в одиночестве человек сходит с ума, становится злым чудовищем и начинает слышать голоса, которых слушать не надо!

– Это факт, – улыбается Джая. – Не надо меня слушать. Не слушай меня! Не слушай, не слушай, не слушай меня!

Демонстративно кашлянув, Он патетически вещает:

– «Нет, поминутно видеть вас, повсюду следовать за вами, улыбку уст, движенье глаз ловить влюблёнными глазами»14!

О, нет, только не это!

Джая пропускает несколько строк, промычав что-то взамен, и завершает, добавив наигранных чувств:

– Желать обнять у Вас колени!

– Колени… – повторяю я. – Если кто и сведёт меня с ума, то это – Ты! – улыбаюсь и вытираю слёзы. – Объясни лучше, почему и на этот раз Вселенная не поняла мой запрос правильно?

– Сформулируй-ка ещё раз, – просит Джая, скрипуче очертив пальцем круг по краю своего стакана. После чего откидывается назад, внезапно очутившись в большом кожаном кресле психолога и, слегка наморщив лоб, внемлет.

– Я заказала, что хочу любить и быть любимой, – и я повторяю смачное сморкание в белоснежный платок.

– И? Ты и любишь, и любима. Что не так-то? – спрашивает Джая, невинно глядя мне прямо в глаза.

Да, есть мужчина, который безответно любит меня.

– Но это два совершенно разных человека! А не один! – громко возмущаюсь я, не заботясь о том, что сейчас ночь.

– Об этом не было сказано ни слова, заметь! – Ангел смотрит, как я прозреваю.

– Но это же… очевидно! – с возмущением говорю я.

– Для тебя, но не для Вселенной, – Он берёт трубочку, опускает её в свой коктейль и начинает громко булькать.

Я какое-то время тупо созерцаю свой стакан.

– Хорошо, – терпеливым голосом выдаю наконец. – Но как же с моим запросом о том, чтобы он был свободен? Почему он женат? Для меня это принципиально важно!

– Он транслирует свободу. Идеально подошёл, – буль-буль-буль…

Да нет, похоже, Вселенная иногда делает вид, что не расслышала…

– Правда состоит в том, – глухо говорю я, – что любить безболезненно невозможно, да? Вселенная устроена так, что только конфликты, только разница температур рождают движение. А движение – это и есть сама Жизнь. В понятие гармонии не включено поедание друг друга, физическая и душевная боль, голод и прочее. Я верила в то, что понимаю правила игры, в то, что у Вселенной есть и справедливость, и честность, и доброта… Нет, с нейтральностью она убьёт, причём в жестокой форме! С нейтральностью, безэмоционально она возродит новую жизнь! Просто! Потому! Что!

Зло хватаю сахарницу и кидаю её в кафельную стену: пока она летит, сахар белым веером расхлёстывается в воздухе, взметнувшись к самому потолку. С грохотом сахарница стукается об стену, падает на пол, но остаётся целой.