Монтень. Выписки и комментарии. 1930-е годы - Михаил Александрович Лифшиц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она умеет использовать все различия: ошибки, сновидения служат ей, давая надёжные средства обеспечить нам покой и довольство. Легко заметить, что наши страдания и наши желания обостряются вследствие вмешательства разума. У животных, разум которых находится под спудом, телу предоставляется чувствовать свободно и непосредственно, и потому чувства каждого вида животных почти одинаковы, как это показывает сходство их проявлений и производимых ими движений. Если бы мы не нарушали тех правомочий, какими в этом отношении снабжены наши члены, то, надо думать, это было бы для нас всего лучше, ибо природа, конечно, справедливо и в меру оделила их способностью и к наслаждению, и к страданию; да и не может быть несправедливо то, что всем обще и у всех одинаково. Но раз мы уже освобождены от этих правил и отданы на произвол наших необузданных фантазий, то постараемся по меньшей мере направить их в сторону, наиболее приятную.
Итак, первоначальная примитивная мера наслаждения и страдания дана природой. Только развитие нашего сознания производит раскол между «мнением» и реальностью. Жизнь, доставляя нам больше наслажденья, становится для нас ужаснее. Освободившись от природного равенства животных, мы впадаем в гибельную неодинаковость чувств. Нужно найти способ к сближению души и тела, направить нашу фантазию в наиболее выгодную для нас сторону.
Платон8 опасается нашей чрезмерной восприимчивости к страданию и наслаждению, тем более, что она слишком тесно связывает нашу душу с телом; я бы сказал, наоборот, что она слишком разъединяет душу и тело и отдаляет их друг от друга.
Подобно тому, как враг наседает на нас смелее, когда мы обращаемся в бегство, точно так же и болезнь становится дерзновеннее, когда видит, что мы трепещем перед ней. Она ведёт себя гораздо скромнее с тем, кто не поддаётся ей; надо противиться ей и бороться с ней. Отступая перед нею и очищая ей дорогу, мы сами призываем и навлекаем на себя грозящую нам гибель. Как тело укрепляется в борьбе, так и душа.
«Мнение – могучая сила, дерзновенная и безмерная».
Это положение Монтень подкрепляет десятками примеров, показывает относительность точек зрения. Примеры его доказывают большей частью возможность идти наперекор нашей слабости, вследствие героизма, тщеславия или какой-нибудь другой причины. Таким образом, здесь уже содержится истина просветителей «мнения правят миром», распадающаяся на два элемента: а) извращения первоначальной простоты, б) способность противостоять самому себе. Как привести наше мнение в гармонию с объектом? – вот вопрос, который занимает уже Монтеня.
От просветителей Монтеня отличает гораздо более глубокое понимание того, что существующая дисгармония связана с историческим развитием самосознания. Признавая разнообразие и относительность точек зрения, просветители, в соответствии со своим познавательным объективизмом, искали некоего естественного мнения, исходили из абстрактного противопоставления истины и заблуждения. Развитие сознания было для них благом, противостоящим совокупности всех ошибок и блужданий фантазии и чувства. Для Монтеня характерно более диалектическое, более историческое понимание трагедии субъекта и объекта. Хотя он и признаёт преимущество природного состояния, но этот естественный идеал не является у него абстрактной программой. Для Монтеня решение вопроса содержится в самом скептицизме, или, иначе, – его скептицизм совпадает с проповедью гармонии субъекта и объекта. Монтень не знает абстрактного «естественного мнения», понятия естественной ценности, естественной полезности вещей. Не полезность, а труд является критерием ценности, добра и зла. Не естественное, а человеческое, субъективное начало. Добро измеряется трудностью преодоления соответствующего зла. У Монтеня нет того распада на трудовую и «естественную» стоимость, который характерен так или иначе для XVIII века. Вот политическая экономия Монтеня:
«Что наше мнение даёт цену вещам, видно из того, что имеется большое количество таких вещей, в которых мы ценим не столько их, сколько нас самих; мы обращаем внимание не на их качество или пользу, а только на то, чего стоило нам добыть их, словно это составляет часть их собственного существа, и называем их ценностью не то, что они нам приносят, а то, что мы им приносим. Отсюда я делаю вывод, что мы очень экономно распоряжаемся нашими затратами; мы придаём им значение в зависимости от того, насколько они тяжелы, и именно потому, что они тяжелы. Наше мнение не допускает здесь бесполезных издержек. Уплаченные при покупке деньги определяют цену алмаза, трудности достижения – цену добродетели, скорбь – цену благочестия, болезнь – цену медицины».
Таким образом, субъективность оценки является у Монтеня объективно-исторической. Его идея состоит в том, что в нашем мире всё обменивается «так на так». Всё эквивалентно. За благо нужно заплатить трудом и страданием. В этом и состоит исторически-возможная гармония. Предполагая пропорцию оплаты величиной неизменной, Монтень приходит к выводу, что нужно меньше заботиться о количестве благ для того, чтобы уменьшить трудности и страдания. Он решительно против накопления. Богатство приводит к своей собственной противоположности. «На мой взгляд, все денежные люди скупы». «Не нужда, а скорее изобилие порождает скупость». Богатство не спасает от бедности. «Нужда в недрах богатства – худшее из зол», – говорит Сенека. Вместе с богатством растут необеспеченность и затруднения:
«Получая свыше двух тысяч экю дохода, я вижу нищету так близко, как будто бы она уже стояла передо мной: в самом деле, рок даёт возможность бедности пробить сотни брешей в нашем богатстве, не допуская часто ничего среднего между высшим счастьем и полным несчастьем».
Между тем это среднее состояние и является настоящим идеалом. Монтень проповедует соответствие расходов и приходов, но не с точки зрения экономии, а, наоборот, с точки зрения бессмысленности накопления: сколько получаешь, столько нужно и проживать.
«Теперь я сообразую мои издержки с получками; то одно преобладает, то другое, но в общем они почти в точности уравновешивают друг друга. Я
