Уголовно-правовые взгляды Н.Д.Сергеевского - Александр Чучаев

«Взятие собственной вещи», находящейся у другого лица, не может считаться кражей. При определенных обстоятельствах такое деяние признается самоуправством. Не образует состава кражи пользование чужим имуществом, когда вещь еще «не оккупирована» законным владельцем 49.

Для наличия кражи безразлично, на каком основании владело вещью то лицо, у которого она похищена, «так что у вора может быть украдена вещь, им украденная» 50.

Содержание способа совершения преступления автор по сути не раскрывает, ограничиваясь утверждением, что «слово „тайное“ противополагается насильственному и открытому похищению. Относительно различения тайного и насильственного похищения особых затруднений не представляется, потому что насильственное похищение предполагает, что для завладения вещью лицо употребило физическое или психическое принуждение… как средство взятия вещи» 51.

Для открытого похищения имущества необходимо, чтобы оно совершалось в присутствии собственника вещи или посторонних лиц, понимающих характер совершаемых действий, а сознанием виновного охватывались данные обстоятельства.

Момент окончания кражи в законодательстве различных стран в XIX в. определялся по признаку пользования или завладения имуществом. Русское законодательство исходило из последнего признака. Раскрывая его содержание, Сергеевский указывает: «Понятие завладения состоит из двух элементов: во-первых, изъятие вещи из владения прежнего обладателя и, во-вторых, перехода этой вещи в обладание вора. Только при наличности этих двух элементов можно говорить о краже оконченной» 52.

В «Юридической летописи» помещены статьи Сергеевского «О мошенничестве по русскому действующему праву» (1890 г.), «Самовольное пользование по русскому действующему праву» (1891 г.) и «Обида по действующему русскому праву» (1891 г.), по сути являющиеся одними из последних в творческом наследии профессора.

В XIX в. мошенничество исследовалось многими известными учеными как в России, так и за рубежом (Н. С. Таганцев, Н. А. Неклюдов, И. Я. Фойницкий, Лист, Мейер, Меркель и др.), однако работа Сергеевского заметно выделяется среди имеющихся публикаций по этому преступлению 53.

Как известно, право древнейших эпох отличалось казуистичностью. Оно предусматривало ответственность за отдельные случаи обманного завладения чужим имуществом, при этом наказание за каждое из них имело существенные различия. Более того, к мошенничеству относились деяния, которые не заключали в себе никакого обмана, никакого искажения истины, а характеризовались тем, что при их совершении потерпевший не замечал изъятия имущества (например, карманная кража). Эти деяния с мошенничеством сближало «сходство с обманным приобретением, так как при обманах преступник тоже не скрывается, но и открытого посягательства, предполагающего возможность сопротивления и готовность его встретить, не совершает» 54.

Такой подход к оценке мошенничества сказался на определении воровства в Указе 1781 г. о воровстве и его видах, где говорится: «Воровство мошенничество есть». Он сохранился вплоть до издания Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г.

Следует отметить, что термин «мошенничество» употреблялся и в более ранних памятниках права, однако наказывалось оно так же, как и кража (татьба). Это положение сохранилось в указанном Уложении о наказаниях, согласно которому мошенникам следовало «чинити тот же указ, что и указано чинити татем за первую татьбу» (ст. 11, гл. XXI).

Некоторым специалистам это дало основание говорить, что на самом деле в Уложении мошенничеством называлась мелкая кража (И. Я. Фойницкий).

В законодательстве количество норм, посвященных общему и специальным видам мошенничества, было достаточно велико. В ст. 1665 Уложения давалось его определение: «Мошенничеством признается всякое, посредством какого-либо обмана учиненное, похищение чужих вещей, денег или иного движимого имущества». Однако в ст. 1676 Уложения указывалось, что мошенничеством признается не только похищение движимого имущества, но и вообще обманное приобретение любого имущества.

Сергеевский разработал две формулы мошенничества – основную и дополнительную.

Согласно первой мошенничество «есть приобретение чужого имущества посредством введения его хозяина (собственника, владельца, держателя) в такое заблуждение, подчиняясь которому, он как бы добровольно передает свое имущество (выдает имущество, уступает право по имуществу, отказывается от права, вступает в обязательство), считая себя к тому обязанным, а обманщика имеющим право на получение, или почитая таковую передачу для себя выгодной (или вообще представляющей какое-либо удобство), в виду получаемого эквивалента, или, наконец, действуя в силу личного мотива благотворительности, под влиянием ложно сообщаемых сведений» 55.

Эта формула отражает господствовавшие в то время взгляды криминалистов.

По второй формуле мошенничество определяется как «приобретение чужого имущества, уже находящегося в обладании обманщика, посредством обманных действий, направленных к введению хозяина в такое заблуждение, подчиняясь которому он считал бы себя не имеющим права требовать возвращения имущества или представления соответствующего эквивалента» 56. В этом случае Сергеевский исходит из Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, относящего к мошенничеству подмену вещей, вверенных для хранения, переноски, перевозки или иного доставления, и обман в расчете платежа за уже полученное имущество (ст. 173 и 174).

Данные формулы отражают два типа мошенничества, известных русскому праву: при первом обман предшествует передаче имущества, при втором – обман осуществляется после его получения.

В кассационной практике Правительствующего сената также находят отражение указанные типы мошенничества (дела Кучеревского и Асмуса 1869 г., Агеева 1870 г., Леонтьева 1871 г. и др.).

Объем мошенничества Сергеевским определяется исходя из трех стимулов, возникающих у потерпевшего в связи с обманными действиями виновного: а) представление об обязанности (и соответственно этому о праве); б) расчет на выгоду (или какое-либо удобство); в) личный мотив благотворительности.

Обязанность может быть двоякой – юридической и нравственной. Первая бесспорна, она обусловлена с возникшим под влиянием обмана представлением о необходимости передачи имущества «по закону».

Вторая обязанность, вытекающая из личного убеждения и общественного мнения, оценивалась в литературе по-разному. В законе же данное обстоятельство непосредственно не выделялось.

Ученый приходит к выводу, что по духу закона подобные действия должны также признаваться мошенничеством. «В Уложении есть случай, в котором имущество передается во исполнение обязанности, законом не санкционируемой, а основанной единственно на общественном мнении: это игорный обман… Карточные долги, как известно, по закону не взыскиваются; но уплата их считается делом чести, требуется общественным мнением. Уложение не только указывает этот обман в отдельной статье, но и полагает за него тягчайшее наказание. Можно полагать поэтому, что наш закон не исключает из наказуемости и прочие обманы разбираемой категории, но только не упоминает о них в отдельности» 57.

Под выгодой понимается доход, возмещение стоимости переданного имущества равной ценностью, а также получение услуг, имеющих имущественный характер. Эквивалент, предлагаемый мошенником за похищаемую вещь, «охватывает собой не только деньги, вещи и иные наличные ценности, но и действия, а также всякого рода письменные и словесные обязательства до простых обещаний совершить известное действие включительно» 58.

Личный мотив благотворительности охватывает весьма широкую и разнообразную область. Сергеевский выделяет три вида передачи потерпевшим имущества в результате обмана: а) всякого рода пожертвования религиозного характера; на «общую пользу» и общественные благотворительные учреждения (благотворительное приношение); б) дарение частным лицам; в) подаяние нищим (милостыня).

Надо заметить, что попрошайничество (выпрашивание милостыни) согласно Уставу о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, признавалось преступлением, нарушающим благочиние и порядок. В решении по делу Кучеровского Правительствующий сенат указал, что «приобретение имущества посредством такого обмана, который мог действовать только на добровольное чувство благотворительности обманутого, не подходит под понятие мошенничества».

Дарение частным лицам в качестве мошенничества предусматривалось в ст. 2256 Уложения о наказаниях изд. 1857 г. («склонить или побудить кого-либо сделать ему или другому лицу подарок»), однако указанная статья с принятием Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, была исключена. Сам же Устав подобного преступления не знает.