Человек, который не мог умереть - Николай Иванович Левченко

был получен паспорт, который делал Алексея полноправным гражданином Украины. Теперь он мог без опасений двигаться в любую сторону, найти приличную работу и поселиться где угодно. Память не давала ему никаких ориентиров в этом отношении. И он решил отправиться в Одессу, где при наличии морского порта должна быть большая свобода и на прихотливости чужой судьбы, со слов хозяина, смотрели проще. Помимо этого в том новом восприятии, которое помалу утверждалось в нем и будто содержало в себе некоторую тайну, вид корабельных мачт и дальних путешествий приятно волновал его воображение и звал. Он не понимал, откуда это ощущение, но чувствовал себя слегка другим, не тем, что раньше. Пробелы в памяти по-прежнему давали себя знать. Еще до авантюры с новым паспортом из смешанных источников он пробовал хоть что-то разузнать о том подразделении, в котором он служил, думая, что если обнаружит какую-то знакомую подробность, то это разом прояснит его испорченную память. Но никаких заметок, которые бы проливали свет на то, чего с ним приключилось, не было. Еще одна заминка была с его здешним окружением. Жена у Осипа была домашней располневшей цацей и без указаний мужа ни во что не вмешивалось. Но сам хозяин быстро догадался, что у работника, которого ему как Бог послал, какие-то проблемы в прежней жизни, так как тот все время путался в событиях и датах и уклонялся от вопросов о своих родителях. Однако Алексей ему был нужен, поэтому он делал вид, что не замечает этих странностей. Напоминая толстыми небритыми щеками хомяка на фотографиях сельхозвредителей в коллекции своей жены, он привязался к работящему, умелому и любознательному парню, который мог бы стать его опорой и помощником. Скучающая полногрудая хозяйка тоже была расположена к такой перспективе, особенно в связи со слабым знанием ее супругом новомодной электроники и частыми отлучками того из дома. Обыкновенно, когда Осип уезжал, то сразу же чего-нибудь ломалось. Еще след от покрышек не успевал остыть, как любвеобильная супруга располагалась в своем расписном халате на диване и, ласково поглядывая на Алексея, который шуровал пинцетом и отверткой у аппаратуры, томно говорила:

– А що-небудь ще ти можеш? Ох, як жарко!..

Хотя пока все ограничивалось взглядами и вздохами, вопрос стоял ребром и был довольно щекотливым: или он уступит её похоти и тем самым опорочит себя перед добрым человеком, или из мести она может наболтать супругу то, чего и не было. Короче, он был очень благодарен Осипу за гостеприимство, и все же надо было поскорее уходить. И вот в один из дней, тепло простившись с приютившими его людьми, он уложил свои нехитрые пожитки в сумку и на перекладных отправился в приморский город. Он не рассчитывал не то, что сразу обретет там всё, чего необходимо человеку для благополучия, что вновь получит, что утеряно. В душе он чувствовал себя чужим и лишним. И в корне этой мысли он не заблуждался: с тех пор по жизни его гнал неумолимый рок.

В Одессе он остановился поначалу в частной маленькой гостинице в Аркадии, недалеко от побережья. Деньги у него в запасе еще были, но он не хотел сидеть без дела, тем более что мог и с выгодой и с пользой приложить имевшиеся знания. Вскоре он нашел работу в местном автосервисе и ради экономии сразу перебрался в съемную квартиру в этом же районе. Работа была на неполный день, так как приходилось только уж на заключительном этапе проверять свою противоугонную сигнализацию, которая из-за случавшихся угонов пришлась владельцам иномарок по карману, да и кстати. Большую часть времени он проводил на ломаной, застроенной разнообразными объектами досуга набережной возле пляжа. Хотя по сумме бытовых вопросов жизнь его налаживалась, и он уже немного ориентировался в тех событиях, которые произошли как бы в его отсутствие, между счастливых обнимавшихся фигур он ощущал опустошенность и потерянность. Среди добропорядочных людей он был как чужестранцем, засланным лазутчиком, внутренне презревшим свое ремесло. Горе человеку, не помнящего своего родства и вынужденного жить не под своей фамилией! Вдобавок ко всему он был еще убийцей. Пусть это было вынужденной мерой, самообороной, но память о событии на берегу той речки со временем не блекла, по-прежнему жгла сердце как клеймо. Еще его точила невосполнимая утрата в личной жизни. Когда он видел проходивших мимо девушек, в сознании всплывали, будто отголоски прежней памяти, воспоминания о чувственном стремлении к своей утерянной любимой, сладких поцелуях, жарком страстном теле и любви. Но более всего ему хотелось не естественных утех, а тихой женской ласки и сердечности. Вместе с тем он инстинктивно еще пробовал понять, что с ним произошло, куда могло исчезнуть целое подразделение, и было ли все то, чего он испытал до происшествия в лесу, на самом деле? Ото всего пережитого возникало впечатление, что он, как следует не умерев, как будто начал проживать второй виток в своем физическом существовании. И эта жизнь воспринималась им иначе, она была как бы скольжением по огибающей поверхности. Он видел все ее изъяны и достоинства, но принимал такой, как она есть, по существу она его ничуть не трогала. Кроме этого он стал отмечать «пропажу» времени. Когда он что-нибудь планировал усовершенствовать в своем изобретении, и утром приходил с той мыслью на работу, то иногда оказывалось, что это уже было сделано неделей раньше. Или ему говорили про какую-то субботу, в которую он укатил на черном джипе, чтобы проверить действенность своей системы, а после он вернулся и до ночи чего-то переделывал. Когда его об этом спрашивали, он вспоминал, что так и было; но при ответах путался, что вызывало у парней недоумение. Едва ли он был привидением: его воспринимали как вполне реального субъекта, а некоторые даже целовали и говорили, как он был хорош в ту пятницу, так что если он теперь свободен… И приходилось напрягаться, чтобы хоть чего-то вспомнить. Аналогично обстояло с его «первой», прежней жизнью. Одни ее фрагменты, которые касались преимущественно точных навыков, он помнил хорошо, другие же, включая имена и даты, были недоступны: ему казалось, что он помнит их, но стоило сосредоточиться на чем-нибудь одном, как в голове происходила каша. В первые полгода новой жизни несоответствие событий и временные сбои часто доставляли неприятности и угнетали. При всем при том он был душевно одинок и понимал, что будет жить с такой загадкой до конца, до самого конца… какого только? И кем он был теперь в своем биологическом существовании? Не призрак и не человек, как существо из плоти,