Транс - Виктор Поповичев

– Ты правда в Ленинграде живешь? – спросил я. Она кивнула.

– Интересная история получается… Как до дома добираться будешь?

– Не знаю, – прошептала она.

– Она же моя землячка, – сказал я водителю, погладив прижавшуюся ко мне путешественницу по голове.

– Я за нее червонец заплатил, – проворчал водитель.

Я достал четвертной и протянул ему.

Девушка, назвавшая себя Миленой – тихонько, на ухо, – забралась за шторку, успев благодарно чмокнуть меня в щеку.

Приехав в Листенец, мы зашли в дорожное кафе и основательно подкрепились холодной телятиной, запив ее крепким чаем.

– Вот тебе деньги. – Я впервые заговорил с Миленой. – Бери билет и дуй домой.

Девушка, к моему удивлению, заразительно расхохоталась:

– Деньги спрячь, – и стала серьезной. – Не хватало в должники попасть за здорово живешь. Мне двадцать два года, – сказала она непонятно для чего и ткнула меня в грудь указательным пальцем. – Двадцать два. Понял?

Она торопливо, словно боялась, что ее кто-то прервет, рассказала мне о балдеющих на югах родителях, о каких-то подругах, путешествующих автостопом, о своей детской мечте – посмотреть другие города, людей, о страстном желании быть самостоятельной. Я смотрел на нее и видел не девушку, а сгусток взбунтовавшейся материи.

– Хватай рюкзак, – сказал я, прервав ее пламенную речь, – и топай за мной.

Она захлебнулась словами, еще продолжая что-то бормотать, но рюкзак взяла.

– Пикничок-с?.. Понятно. Куда дергаем-то?

– Будешь мне ассистировать, – сказал я, решив продумать вариант с присутствием в моем деле особы женского пола, особы, надо заметить, довольно привлекательной. – Зарплату тебе положу, и мир посмотришь. Правда, городов на нашем пути не будет, но… пикничок-с… на берегу озера, пожалуй, должен получиться отменным. – Я мысленно усмехнулся.

Однако Милена была настроена решительно. Предоставив мне право командовать, она расслабленно вздохнула. Ее миловидное лицо стало наглым и привлекательным. В глазах появился блеск. Выгоревший рюкзак, сшитый, видимо, из той же материи, что и ее брюки, великоват и тяжел для ее плеч, но она бодрилась, старалась идти легко, даже что-то напевала себе под нос.

Минут через сорок мы уже катили в Борино. В салоне автобуса было душно, и Милена скинула теплую кофту. Я мельком глянул на фирменную маечку с глубоким вырезом: все то, что нравилось мне в женщинах, у Милены имелось с небольшим избытком.

– Ловко я водилу подколола! – сказала она, поймав мой взгляд и загородив нижнюю часть выреза ладонью. – Он меня за плечевку принял.

Прошедшая ночь утомила меня. Хотелось вздремнуть.

Милена посмотрела на меня и предложила:

– Падай, командор, – и скосила глаза на свое плечо.

Оно мне показалось очень уютным: моя голова послушно склонилась… Вспомнилась служба в армии, солдатская каптерка, холостяцкая жизнь. Сколько денег прошло сквозь мои руки, а счастья они так и не прибавили. Единственная радость, которую всегда ощущал до кипения крови в жилах, до сладкого головокружения, – это запахи деревьев и трав, цветов и кустарников без примеси перегоревшего бензина и любых других, сопровождающих вторжение человека в творение Господне. Я без всякого труда мог определить марку одеколона, которым пользовалась Милка, – «Красный мак», его зеленоватый запах всегда толкал меня в спину, как мой армейский старшина. Такая вот у него была дурацкая привычка: подкрадется к задумавшемуся солдату и толкнет. Причем сильно толкнет, до боли в позвоночнике, и скажет: «Не спи на посту». Что-то мне совсем не хотелось спать. Может, потому, что вспомнил старшину? Но от Милкиного плеча отлепляться не хотелось… Мой возраст хоть и с некоторой натяжкой, по можно назвать юным: всего на девять лет старше Милки. Мне захотелось глянуть в глаза своей спутнице.

– Выспался? – спросила она, шевеля пальцами, видимо, затекшей руки. – Скоро приедем?

– Минут через десять нам выходить.

Приехав в Борино, мы довольно быстро отыскали нужную улицу и дом.

– А она сейчас в лесу живет, – сказал проходивши мимо старик в валенках и в застиранной гимнастерке, видя, как мы стучим кулаками в ветхие доски ворот. – Леснику новый дом построили, а в старом бабка Анна, как на даче… Только она боле не ворожит.

– Как туда добраться? – спросил я, обрадовавшись: хорошо, что старуха живет особняком от людей.

– Знать, с газеты… – Старик махнул рукой: – Прямо идите. Мимо кладбища… И вправо. А там тропка выведет… Пишет, пишет, старая, жалобы. Свихнулась, – проворчал старик, потеряв к нам интерес, и пошел по своим стариковским делам.

У кладбища нас догнал на велосипеде рыжий пацан. Резко затормозил, поднимая пыль.

– К бабе Ане? – спросил, повернув к нам конопатое лицо. – Говорят, жалобу разбирать приехали. – Он, облокотившись на руль велосипеда, смотрел в вырез Милкиной маечки.

– Сопли вытри. – Девушка усмехнулась, легонько шлепнув его по затылку ладонью.

Мы сели в траву под кладбищенскими тополями, привалившись спинами друг к другу. Велосипедист, вытирая лицо полой рубахи, устроился рядом.

– Не надо вам к ней ходить, – сказал он. – Злая… Беду накличете. Помирать собралась. Сама себе могилу вырыла, гроб купила. Отец сказал, что с собой может забрать, если осерчает…

– Ох и трепло же ты! – Милка захохотала.

– Дура, – обиделся рыжий. – Она тебя в поросенка превратит или килу подвесит… Валька чокнутой родилась, до самой свадьбы, считай, куколок из глины лепила и язык всем показывала. А то еще повернется задом, юбку задерет и лыбится – такая была, пока к бабе Ане не сходила. Всего три раза и была-то. Месяц дома пряталась. А как на улице показалась, все обалдели. Красивей тебя…

– Что еще она может? – спросил я, легонько толкнув Милку локтем.

Толчок локтем девушка восприняла как сигнал заняться обедом. Она ловко разложила на траве извлеченную из рюкзака рубашку, положила на нее колбасу, сыр, сгущенку.

– Дядь, а ты отдай мне всю банку, – попросил велосипедист, глядя на меня голубыми глазами. – Сестре отдам. Она еще не пробовала сгущенки. Я-то в Москве был, на экскурсии… Ей три годика всего, маленькая.

– Ради Бога. – Я обрадовался возможности услужить интересному, видать, пареньку.

«А шеф напутал немного: если верить пацану, старуха может лечить олигофрению, по крайней мере вторую, среднюю, форму имбецильности, что гораздо сложнее, чем шизофрения», – размышлял я, глядя, как Милка наворачивает колбасу с сыром.

– Хочешь нам помогать?.. Мы пословицы собираем, песни старинные, сказки, – сказал я.

– Чего не помочь?.. Васькой меня зовут.

– Встречаться будем под этими тополями. Потребуется твоя помощь – напишем записку и положим под тот камень. – Я показал пальцем на обломок гранита, привалившийся к ограде кладбища. – Идет?.. Вот и хорошо. О нашем договоре никому… А теперь расскажи про бабу Аню.