Барков советского розлива - Николай Иванович Хрипков

похвалы. Как к плиточнику, у меня нет к нему никаких претензий. Просто талант. Лучше его никто плитку не положит. Так выложит — загляденье. Ни сучка, ни задоринки. Всё ровненько, никаких выступов, ни щербинки. Что тут скажешь, талант. Только это его и губит.

— Это как?

— Ну, частник, если хочет плитку выложить, там в квартире или на даче, так непременно им Зябликова подавай. Сарафанное радио, понимаете. Слава о нем просто идет. А как работу сделает, то часто ему застолья предлагают. Ну, и деньги, само собой. Он за час колыма больше зарабатывает, чем за целый день на стройке. Поэтому от этого дела никогда не отказывается. Только всё сюда уходит.

Прораб пощелкал себя по кадыку.

— Машину уже мог бы купить. Да куда там! Всё в глотку и в глотку. Прожженная она у него.

— Понял, Алексей Петрович. Пригласите его, пожалуйста, в вагончик.

«А ведь, действительно, зяблик», — подумал Топольницкий, когда на пороге возникла худенькая невысокая фигура в замызганной фуфайке и черных штанах, которые пузырились у него на коленях и на бедрах. На ногах у него были короткие кирзовые сапоги. Такие носят в армии в стройбате. Сбоку были дырки. Может быть, их сделали специально для вентиляции, чтобы не потели ноги. Его можно было назвать даже красивым: прямой нос, большие светлые глаза, высокий лоб, к которому прилипла прядка темных волос. Выглядел он совершенно спокойным, хотя прораб по дороге, конечно же, сообщил ему, кто с ним желает побеседовать. Он мял шапчонку, не решаясь оторваться от порога без приглашения.

–

Топольницкий постучал пальцем по папке и махнул рукой, приглашая садиться. «Кажется, я начинаю себя вести уже, как большой начальник. Хотя для простых людей я уже начальник». Зябликов опустился на стул, поерзал на стуле, приподнялся, отодвинул стул от стола и зажал ладони между коленами. Значит, замкнутый, не склонный к откровенности. Топольницкий показал ему раскрытое удостоверение.

— Владимир Владимирович, угадайте с трех раз, что у меня в этой папке?

Топольницкий решил, что несколько легкомысленным тоном он сможет расположить его к себе, лучше разговорить паренька. И опять забарабанил по папке.

— Не знаю, — равнодушно ответил Зябликов, демонстрируя тем самым, что ему совершенно наплевать, что там в папке.

— Ответ неверный. Вторая попытка. Ну!

— Документы. Что еще может быть в папке? Для того и носят папку, чтобы хранить в ней документы.

— Теплее. Последняя попытка, Зябликов.

— Протоколы.

— Ответ неверный. Протокол положено составлять в кабинете, когда ведется официальный допрос. Если мне нужно было бы составить протокол, я бы вас пригласил повесткой. Но, если я здесь, значит, никакого протокола я составлять не собираюсь. Понимаете, Зябликов? Вы не обвиняемый. Но если я разговариваю с вами, значит, есть в этом такая необходимость. И я надеюсь на вашу откровенность и искренность.

Топольницкий отодвинул от себя папку.

— Вот вместо того, чтобы заниматься настоящим делом, а настоящее дело — это ловить шпионов, агентов иностранных разведок, я должен заниматься вот этим. Но раз я этим занимаюсь, значит, так надо. Враг очень хитер и коварен. В борьбе с нами он использует все средства. Ведет идеологическую борьбу, чтобы разрушить наши моральные устои, воспитать из молодежи циников, лишенных всяких идеалов. Тут все средства хороши. Ну, что молчишь, Зябликов?

— А что?

— Тебе нечего сказать?

— А что мне сказать? Я не шпион.

— Ну, если бы ты был шпионом, мы бы разговаривали в другом месте и не в такой дружественной атмосфере.

— Что я сделал?

— Вот! Правильный вопрос.

Топольницкий расстегнул папку и достал тетрадь.

— Узнаешь?

— Узнаю.

— Читал?

— Читал.

— А как ты думаешь, что если вот это будут читать дети, подростки, вместо того, чтобы читать «Как закалялась сталь», «Повесть о настоящем человеке», что из них получится в недалеком будущем? Молчишь? А ведь не малолетка уже. В армии отслужил. Отдал, так сказать, священный долг. Работаешь. И уже должен понимать такие вещи. Ладно, сам читал. Но зачем ты это отдал другому?

— Ну, пили пивко с Витьком. Я для ржачки достал эту тетрадь, стал читать. Витька попросил на время. Ну, там переписать, может быть. Ну, я дал.

— Так! Стоп! Стоп! Стоп! Решил почитать для ржачки. Значит, у тебя тетрадь была с собой?

— Ну.

— А зачем ты ее носил с собой? Хотя ответ напрашивается сам. Собираясь попить пиво со знакомым Виктором, ты уже имел намерение почитать ему эту тетрадь. Я правильно излагаю? Если нет, поправь меня.

— Правильно.

= Виктор попросил у тебя тетрадь, чтобы переписать ее содержимое. Переписал?

— Не знаю.

— А почему он тебе не вернул тетрадь?

— Ну…

— Говори! Говори!

— Он сказал, что брат без спроса взял тетрадь. Ну, а в школе у него тетрадь отобрали.

— Правильно. Потому что Витькин брат читал эту похабщину в туалете. И эту похабщину слушала малышня, пионеры, которые делу Ленина верны. А потом мы удивляемся, почему наша молодежь пьет, курит, хулиганит и вместо слова МИР на заборах пишет другое слово тоже из трех букв. Но что тебе читать мораль? Ты взрослый человек. Ставим главный вопрос. Это сочинено и записано не тобой. Так?

— Да.

— Кто это сочинил, ты не знаешь?

— Нет.

— А как к тебе попала эта тетрадь?

— Нашел.

— Что? Нашел?

— Да. Нашел.

— Где? Как?

— В автобусе. Ну, я на работу на автобусе езжу. Народу, как всегда, было много. Я стоял на задней площадке. Ну, уже к Затону подъезжали. Стою, переминаюсь с ноги на ногу. Чувствую, под правой ногой как будто что-то есть. Наклонился. Там эта тетрадка. Ну, понятно, обронил кто-то. Какой-нибудь студент свои конспекты. Поднял тетрадь, спрашиваю: «Граждане! Никто не терял тетрадь?» Ну, обычно на обложке пишут фамилию, имя, где учится. Открыл. А там это…

— Нашел! Нашел!

Топольниццкий убрал тетрадь.

— Ладно, Зябликов. Поступил ты нехорошо. Никак советский гражданин. Надеюсь, ты осознал это? И своим поступком ты помог нашему идеологическому врагу. А как ты думал? Это не шуточки. Ржачка, видите, у них. А сознание-то твое меняется. Надеюсь, что ты это понял и осознал. Так что будем считать, что профилактическая беседа с тобой проведена. И ты раскаиваешься в своем поступке. Так же? И еще, Зябликов, о нашей о беседе, о том, о чем мы говорили, никому. Ни слова! Понял!

— Алексей Петрович будет спрашивать обязательно.

— Алексею Петровичу тем более. Уже завтра в газетке всё пропишет. Он же у вас журналист по совместительству. Скажешь, что об одном сослуживце расспрашивал.

— Я могу идти?

— Можешь.

Зябликов поднялся. Рабочие штаны не по размеру пузырем раздувались на его худенькой заднице.

— Это… —