Барков советского розлива - Николай Иванович Хрипков

Николай Хрипков

Барков советского розлива

Топольницкий каждый раз робел, заходя в кабинет полковника. Полковник восседал за массивным столом в черном кресле. Над ним висел портрет узкобородого железного Феликса, а слева портрет вождя мирового пролетариата, который щурил глаз и как бы спрашивал каждого входящего: «А что вы, батенька, сделали для победы мировой революции?» Но Топольницкий еще ровным счетом ничего не сделал.

Справа от железного Феликса как будто высеченный из гранита Леонид Ильич, который символизировал стабильность и мощь социалистического строя, который не поколебать никаким врагам.

Иван Семенович, не поднимая головы от бумаг, кивнул, приглашая тем самым присаживаться. Максим опустился на третий от главного стола стул. Слишком близко — не заслужил еще, а с краю могло не понравиться полковнику. Иван Семенович поднял голову. На лице никаких эмоций. Поглядел на Максима, который раскрыл перед собой блокнот и держал наготове ручку.

— Как тебе работа?

— Вникаю, товарищ полковник.

— Бумажками не надоело шебуршать? Ведь ты мечтал не об этом: ловить шпионов.

Как-то от слова «бумажки», а особенно «шебуршать» Максиму стало неудобно, и он заерзал на стуле. Всё-таки это были не бумажки, а документы, и некоторые с грифом «секретно» и требовали они не шебуршания, а серьезного изучения. Как ответить на вопрос, он не знал, поэтому счел самым разумным промолчать.

Если начальство задает вопрос, то это требует ответа. Ответом было его пожимание плечами и извиняющая улыбка. Оправданием для него было то, что вопрос был задан некорректно.

— Что же, Максим Николаевич, вот тебе реальное дело.

Полковник взял тетрадь и протянул ее. Топольницкому пришлось подняться и шагнуть к столу. С тетрадью он вернулся на прежнее место. Это была общая тетрадь в сорок восемь листов с синей обложкой. Обычная тетрадь, которую используют в старших классах и вузах. Максим не отважился открывать тетрадь. Сначала надо было выслушать полковника. Что же такого может быть в этой обычной тетради? Весьма интересно.

— Прочитаешь! — сказал Иван Семенович. — Это нашему сотруднику передала завуч шестьдесят девятой школы Елена Владимировна Снегирева. Проявила, так сказать, бдительность. Прочитаешь! Твоя задача — установить автора этого сочинения. А потом мы уже решим, что делать дальше. Сам за пределы своей задачи не выходишь.

— Антисоветчина? — тихо, чуть ли не шепотом спросил Максим.

— Ну, не то, чтобы… Хотя дело это тонкое и повернуть можно по-всякому. Ох, уж эти мне писаки! Ну, на антисоветчину не тянет. Но в нашей школе не место этому. Так что давай работай! И достань мне этого писателя-бумагомарателя хоть из-под земли. Ну, а что и как делать, сам сообразишь. Проявляй инициативу. Инициатива в нашей работе — это самое главное. И конечно, беспрекословное выполнение приказов. Возникнут затруднения, обращайся к опытным офицерам. Ну, вот, кажется, и всё.

— Я могу идти, товарищ полковник?

— Ты, лейтенант, конечно, думал, что придешь к нам в контору и сразу начнешь ловить шпионов, разоблачать происки империалистической агентуры. Знаю, что думал. Начнешь! Тем более, уверяю тебя, шпионы у нас есть. Город у нас большой. Столица Сибири. Восемьдесят процентов предприятий выполняют оборонный заказ. И было бы странно, если бы иностранные разведки не интересовались нашим городом. Интересуются еще как! Так что будут у тебя и шпионы. Чтоб им всем в аду гореть! Но это позднее. А пока найди мне этого пакостника, извращенца!

— Так точно, товарищ полковник!

В кабинете, в котором поместили Максима, сидело трое сотрудников. Помещение было небольшое, так что столы стояли чуть ли не впритык. Остальное пространство занимали стулья, два шкафа, сейф, ключ от которого был только у старшего, капитана Егорова.

Максим открыл тетрадь. Аккуратный, даже красивый почерк, заглавные буквы с завитушками. Так пишет человек, которому нравится сам процесс письма, и он из этого хочет сделать предмет искусства. Это были стихи. Максим пролистал тетрадь. Ого! Почти вся тетрадь исписана. Он не был поклонником поэтической музы. Чистыми были лишь три последние страницы. «Да, тут целая поэма! О чем же можно написать столько стихов?»

Крупным почерком на первой страницы выведено название, еще и дважды обведено «На лесной полянке». Про природу что ли? Тогда чего так полковник всполошился? Но с первых строк понял, что совсем не про природу.

На полянке на лесной

Собрался народ честной,

Раки — …

Мошки, блошки…

Нецензурные слова почти в каждой строчке. И вот на лесной полянке разворачивается такая непотребщина! Лев пристает к жирафе с непристойным предложением.

Лев, увидев ту картину,

Вынул… наполовину,

Стал к жирафе приставать,

Чтоб дала ему…

Но жирафа была дама

И ему сказала прямо:

— Не тебе меня…

А слону…

Жирафа говорит, что в нее влюбился слон, и куда льву с его хозяйством против слона. Дальше шли живописные картинки совокуплений представителей флоры и фауны. Причем звери разных видов совершали это без всякого стыда и презрев даже законы дикой природы. Совокуплением занимались не только звери, но и пресмыкающиеся, и насекомые, вплоть до тлей и мошек. И все это красочно описывалось на нескольких страницах. И лесные растения, деревья, кустарники, папоротники, ягоды, грибы не могли оставаться безучастными и тоже вступали в свальный грех. А поэтому в лесу стоял невообразимый грохот, треск, скрип, стон, визг. Всё в лесу трепещет, колышется, колеблется, нагибается и разгибается, стелется, топорщится. В конце концов солнце и облака, наблюдая все это, не выдерживают и совокупляются с матушкой землей, которая в экстазе вся сочится влагой.

Трахаются листики с листиками, иголки с иголками, шишка залазит на шишку.

В избушку на курьих ножках вваливается Леший и по полной программе шпарит Бабу-Ягу, а потом и печку, и саму избушку на курьих ножках. И несчастный кот не избежал этой веселой участи.

-

Шестьдесят девятая школа стояла на берегу Затона, так называли залив, которые углубили и расширили. В Затон заходили суда на зимовку и ремонт.

Это было старое бревенчатое двухэтажное здание с крышей, крытой деревянным тесом. Здание стояло на высоком фундаменте, поэтому в школу можно было попасть, поднявшись по высокому деревянному крыльцу.

Топольницкий подумал, зачем сделали такое крыльцо. Всё-таки ребятишки, балуются. Толкнет один другого и полетит, руки-ноги может поломать. Он попал в длинное помещение, где был гардероб. Ряды вешалок были пронумерованы по классам. Оказалось, что средних классов было три параллели, а старших — по две. Занимались в две смены. На одну смену не хватало ни классов, ни учителей. Гардеробщица, пухлая пожилая женщина, первой поздоровалась