Лис, который раскрашивал зори (сборник) - Нелл Уайт-Смит

Но для меня главное то, что в управлении Лёгкая почти идеальна, а в содержании − дешева. Её единственный, кроме характера и класса, минус − это возраст. Из-за него дирижабль и продали с прошлых мест назначения. Что это были за места, я не знаю − за историю при покупке не доплачивал, но ясное дело, одни из тех корпораций, где цифра в анкете значила больше, чем реальное состояние. Я такие, вполне обоснованно, не любил.

Рек крикнул мне, что мы приземлились. Я перекинулся механоидом, потянулся, избавляясь от некоторой задумчивости, подпрыгнул, зацепившись за перекладины на потолке, которые нам заменяли турник, и, перебирая руками, прошелся так пару раз вдоль комнаты, чтобы разогнать ликру с кровью. Затем натянул сапоги (обувь − штука дорогая, и на Лёгкой я ходил босиком) и принялся за дела, которые нужно было сделать по прибытии.

Сперва я привёл в порядок Лёгкую, даже не пытаясь сунуться в ликровую заводь: в Изразцах она становилась невыносима. Закончив всё быстро и стремясь успеть сделать за вечер как можно больше, я широким шагом направился в город.

Пошел я от эллинга, прочь из обширных портовых угодий. Озеро Дальнее – судоходное и имеет весьма сносное сообщение с морем, и оттого через нас прет весьма увесистый грузопоток − у длинношеих кранов всегда навалом работы: Лёгкая за все эти годы так и не познакомилась ни с одним из них.

Огромные и разнообразные ангары и казавшиеся бесконечными склады на моём пути скоро сменились широкими проезжими частями окраин. Здесь и там, прямо между домами, стояли товарные вагоны и цистерны, порожние в основном. Железнодорожная ветка, пролегавшая вне жилых кварталов, была всего одна, хотя и широкая − по слухам, по ней гоняли товарняки с «сырым веществом» и особо ценные грузы, и потому народ от него берегли (ну, или товары берегли от народа, с нашими ухо нужно держать востро). Всё остальное вне зависимости от уровня токсичности отстаивалось в городской черте, и старые ветки проходили через город, а город отстраивался вокруг путей, бывших когда-то обходными. Жизнь!

Дальше улочки пошли уже, дома становились изящней от квартала к кварталу. От моих размашистых шагов поголовье мелких големов-трубочистов, осмелевших и спустившихся на мостовую, шугалось назад в водосточные трубы да на крышу: я ходил не так, как прогуливаются достопочтенные дамы и господа, что здесь живут.

Первым делом нужно было зайти в банк. Заведение, когда я добрался до него, уже закрывалось, но клерк задержался и, ловко шевеля механическими сочленениями пальцев, рассчитал мне мою часть платы за выполненный заказ, а остаток средств отправил на счёт «Северного сияния» и головного отделения ПОРЗа в пропорциях, установленных купчей на услуги банка.

Мой счёт − это то, что причитается всей команде Лёгкой. Там и её, и наши с Реком здравоохранение, и судебное призрение, одежда и даже еда. Как корпорация, ПОРЗ оплачивает нам только жильё и материалы для работы, которые я заказываю с неизменной бережливостью.

На том, чтобы быть для своей команды главным по социальной защите, я настоял лично − я Лёгкую купил, мне и остальное решать. Слышал я, как бывает − даст ПОРЗ не те запчасти, что нужны, и привет. А так нельзя − это небо, это наши жизни. Уж лучше я сам не доем, но ворчунья моя будет в порядке (такое у нас, кстати, порой бывало).

Размышляя именно об этом, после банка я прямой наводкой направился в стол приёма заказов, чтобы купить кое-что новое в моторный отсек. Не нравился мне там звук в последнее время. Рек ничего такого не слышал, но он ещё мелкий, не наловчился ещё, а у меня хвост чувствовал − пора отправлять под замену часть деталей. Да, не буду спорить − они нормально выглядели, но − пора.

Я пробежался за вывернувшим из проулка трамваем, сопящим белым паром, и успел на подножку. Кондуктор меланхолично проверил моё назначение на транспорт, и, выяснив, что такового не имею, спровадил на следующей же остановке − а мне туда и надо. До стола заказов я добрался, к сожалению, когда уже было закрыто. Часовой башни из узкой улочки не было видно, и поэтому здесь частенько закрывались раньше срока и открывались тоже. А иногда позже. Я говорил уже много раз Дивену: поставь ты сюда зеркало, пусть народ живёт в ритме города, а он всё отшучивается − мол, не оплатили.

Дивен − это мой друг − кот-оборотень с часовой башни, подмастерье. Я над ним часто шучу: возмужаешь − станешь часовых дел придурком, потому что такие, как ты, никогда не становятся мастерами. А он мне − подобное, говорит, стремится к подобному. Это он о нашей, стало быть, дружбе так философствует.

Подёргав ещё немного дверь, я вынужденно перенёс заказ запчастей на завтра и отправился в бар в центральной части города. Деревья на бульваре звенели механическими кронами, заря была мягкой, как под покраску, но сегодняшнее небо никто не заказывал, и было оно диким, было оно девственным, было оно таким, каким раньше были все зори на свете. Ветра тоже почти не было, а тот, что пролетал, делал это ненавязчиво и с одной только целью − чтобы листва чуть побренчала да пустила на мостовую пару бликов − не висеть же ей, в конце концов, без дела.

Деревья в нашем городе работали ликроносной системой, объединяя все дома и прочие здания в одну сеть, а вот вода между домами перекачивалась по специальным трубам. Поэтому в нашем эллинге не было городского водоснабжения, и мы испытывали явную проблему с горячей водой, а холодную зимой брали из проруби.

Миновав перекрёсток, я попал в нужный ликровый квартал, прикоснулся ликровым клапаном на запястье к механическому дереву, и связался с дежурной хозяйкой бара «О паре и стрелках». Выяснил, на месте ли пушистая рожа Дивена, и заказал четыре бутылочки тёмного − велел вынуть из холодной воды, расплатился и ускорил шаг.

Пока я ходил по городу, я всегда придумывал что-нибудь новое, что подходило бы именно для сегодняшнего неба. Это развлекало меня и всегда помогало не скучать. Если я не думал о небе, то я начинал подозревать, что я туда больше никогда не поднимусь, а меня это пугало. Всегда пугало, с раннего детства, когда я даже не знал, зачем мне туда надо.

Добрался я до бара − заря кончилась. Началась белая ночь. Я вошел внутрь − дыма тут было − хоть спать на нём ложись, я помахал рукой хоть как-то разгоняя табачный туман, а бариста Хейла, решила, что я отдаю ей знак приветствия. Она всегда мне старалась грубить − это у неё шло за кокетство:

− Тебя, драная шкура, мастер Койвин искал, − кинула вместо приветствия она.

− И тебе добрый вечер, Хейла, − я забрал бутылки со стойки, − ты запомни, наконец − он мне господин Койвин, не мастер. Он не оператор дирижабля, а сотрудник ПОРЗа по административной части. То есть начальник, но не мастер. Запомнила теперь?