Redrum 2015 - Валерий Тищенко

карте ногтем. — Ещё пару часов. По дороге получился бы крюк.

Он поцеловал её в висок, чувствуя губами, как между черепом и кожей пульсирует венка.

Александр поразился исполинскому размеру земли, пущенной под пшеницу. В военное время даже крохотный хлебородный клочок мог считаться роскошью.

Вечером выявилась странная особенность. В почве, кроме ровных, один к одному, колосьев, не было иной растительности. Между стеблями прослеживалось единое расстояние — примерно дюйм. Можно было поклясться, что и зёрен везде поровну.

Могло ли это быть природным стремлением к идеальности?

— Погаси фары, — Рахиль предостерегающе коснулась мужниного плеча.

— Ты заметила? Тут ничего нет. Мошки, и птиц, что ею питаются. Может, это химикаты, чтобы пшеница росла как с картинки? Если хлеб отпугивает живность, то чёрта с два я буду его есть. Впрочем, скоро всем придётся не доесть не только хлеба. — Александр горько усмехнулся. — Боишься, что сверху нас заметят?

Она неопределённо кивнула. Поле погрузилось во мглу. Вскоре прозвучало тревожное:

— Поедем обратно? Сейчас.

— Что происходит? — Преодолевая сопротивление, Александр обнял жену.

— Мне не нравится это место. Оно плохое. Ты не поймёшь… — Рахиль зажмурилась. — Оно шелестит. Это так противно.

Она сорвала пучок колосьев.

— Это настоящее? Ты видел пшеницу? Она другая! Не такая, как…. Как эта. — Она с ненавистью швырнула добычу. — Вот… ужалила меня.

Рахиль засмеялась, но от её смеха по коже бежал озноб. По ладони текла тёмная струйка.

Он зарылся лицом в её волосы.

— Мы поедем завтра. Угробим бензин, но поедем. А сейчас нужно поспать. — Он не упомянул, что догнать её семью, находившуюся в эвакуации, будет невозможно.

Рахиль настояла, чтобы машина была заперта.

Вскоре Александр пробудился из-за странного чувства. Судя по всему, жена не сомкнула глаз, по-кошачьи поблескивающих в лунном свете.

— Что случилось?

— Варда, Варда, Варда… — слетало с ее губ. Он испугался припадка. У Рахили не было эпилепсии, но кто знает…

Он опустил стекло, впуская прохладу.

— Закрой! Сейчас же! — Жена встрепенулась.

Александр смочил её лицо водой, и лишь тогда в карих глазах появилось что-то осмысленное.

— Поедем отсюда. Разворачивайся! — Он подчинился. Что-то, чего она испугалась, вдруг всколыхнуло в нем оторопь.

Пшеница шелестела чересчур громко и размеренно. Словно не ветер двигал колосья, а они сами, по велению чего-то тёмного, скрывающегося в душной ночи, толкались туда-сюда.

— Что такое Варда? — Александр взглянул на жену. Она уснула. Или делала вид, потому что веки подрагивали.

Шух-шух-шух…

Он тоже стал замечать.

К полудню в ход пошла канистра с бензином. Александр понял, что обратно они проехали почти столько же, но асфальт впереди так и не замаячил.

Жена отказывалась от воды и хлеба с сыром.

— Ты что-то увидела там? — Александр спросил напрямую. Она молчала. — Да сколько можно! Что я сделал не так!?

Рахиль разомкнула губы.

— Это плохой путь. И пшеница — не пшеница вовсе. Я не знаю… Зачем ты сюда свернул!?

— Она с ненавистью смотрела на мужа. — Да, видела!

— Что? — От жары и запаха бензина закипала злость.

Она отвернулась, но супруг был неумолим.

— Что такое Варда?

— Откуда ты знаешь это имя?

— Значит, имя. Чьё? — На самом деле знать не хотелось. Самым сильным желанием было окатиться водой, смыть слой пота и усталости.

Молчание.

— Ты видела это там? Когда мы развернулись? — Он знал, что не добьётся ответа.

Когда бензин иссяк, машина давно пересекла точку, откуда должно было начаться поле. Вместо дороги до горизонта простирались пшеничные волны.

Путь продолжили пешком.

— Моя сестра… — Рахиль заговорила к вечеру.

Александр протянул ей ополовиненную флягу.

— Почему я не знаю? — Расстелив для жены пиджак, он устроился рядом.

— Никто не знает. Мы никому не говорим. — Рахиль запнулась. — С тех пор, как зашли в колосья.

Отчего-то факт, что у жены фрагмент жизни оказался связан с пшеницей, не стал для Александра открытием.

— Отец владел полем. Поэтому дома всегда был хлеб, который мама пекла по-особому. Казалось, внутрь она кладет кусочек солнца, и это оно, а не печной огонь, делает мякиш лёгким, а горбушку румяной и ломкой.

Рахиль передёрнула плечами.

— В августе, в пору урожая, мы помогали папе. Там, где поле упиралось в яблоневую посадку, стоял дощатик — двухэтажный сарай, полный сквозняков. Пока шла жатва, все жили там.

Она вымученно улыбнулась.

— Ночами мы с Вардой убегали. Для девочек семи и десяти лет нет лучше занятия, чем прыгать по колосьям, вытаптывая замысловатые фигуры. В такие ночи воздух можно пить как вино, а пшеницу жевать прямо с колосков — на языке она вкуснее свежего каравая. Бабуля удивлялась: кто же это вытоптал? Уж не полевые ли духи наведались? А мы хихикали и тыкали друг друга кулачками. Это так волшебно: хранить тайну, которая известна лишь двоим.

— Та пшеница, была… такой? — Александр не смог подобрать слово.

— Нет. ТАКУЮ пшеницу мы познали лишь раз. Она ПРОСТО ПОЯВИЛАСЬ, когда звёзды падали горстями, сгорая так быстро, что никто не успел бы загадать желание. Увидев огромное поле, я обрадовалась. У нас стало так много хлеба, что можно продавать, и на выручку покупать всё-всё-всё. Варда смеялась. Она целовала моё лицо и тянула за руки. В колосья…

Мы не боялись. Там не было дороги, но бежать босиком было не страшно, потому что в этой пшенице не бывает сорных трав. И змей. И насекомых. Здесь никого нет. Но это лишь кажется…

Александр поёжился.

— Глупо было ночевать там, но мы ушли далеко, а проснулись, когда солнце почти доползло к зениту. Пшеница шелестела. Ты заметил, как она колышется? Словно соблюдая закономерность. Это напоминает ритуальные танцы. Она прошептала мне: «ДЕВОЧКА…»

Дощатик и яблони пропали. Вокруг было это.

Рахиль кивнула на колосья.

— Варда разревелась — из-за обгоревших плеч. Лоб у неё пылал. Мне пришлось обмотать её голову своими панталончиками, чтобы не было удара. Мы пошли по вчерашнему следу, и он оборвался. Будто кто-то опустил нас с облаков. Колосья не умолкали. Варда не слышала, или делала вид, потому что колосья могли нашептать ей ночью.

— Что они шептали? — Александр прислушался. Было в пшенице что-то искусственно-монотонное, словно в земле, на глубине нескольких дюймов, работали тысячи шелестящих механизмов.

— Обещай, что не станешь относиться ко мне по-другому.

Александр кивнул.

— Оно требовало плату. То, что жило в этом поле. И было самим полем. — Глаза Рахили увлажнились. — За выход.

— Какую? — Он почти знал ответ.

— Варду. К концу дня она свалилась. Её дыхание стало горячим. Это было страшно. Умри она, я осталась бы одна. Зная, что поле не выпустит меня, потому что она СДОХЛА сама. Я не заплатила.

Солнцепёк, шелест