В конечном счете. Сборник рассказов - Гореликова

Когда Макеев и Исфандияр-ака выходили из самолета, было светло, а когда вышли за пределы аэропорта, наступила глубокая ночь.

– Однако! – проговорил Макеев, потирая от удовольствия руки. – Начнем приключения, а, Хоттабыч?

Исфандияр-ака благодушно кивнул. Макеев заметил: в Москве лицо старика постоянно хмурилось, здесь же глубокие морщины разгладились, а мелкие собрались вокруг глаз лучами, наподобие тех, что рисуют дети вокруг солнца или древние ацтеки вокруг образа светлейшего Вицлипуцли.

Приключение явилось в виде донельзя кучерявого мужчины лет шестидесяти. Загорелый до черноты, но не мулато, в расстегнутой до пупа рубахе, обвислых джинсах и ярком шейном платке, он представлял собой весьма живописный тип, который, видимо, и вдохновлял старика Хэма.

– Сеньор ищет машину до отеля? – на сносном английском спросил живописный тип.

– Нет, я хотел бы, чтобы вы довезли меня до побережья. На пляж с песком.

– До какого именно места? – уточнил мужчина, нисколько не удивившись просьбе иностранца.

– Все равно куда. Только что бы это было безлюдным местом.

– О кей. Семьдесят куков.

– Почему так дорого? – спросил Макеев из чисто академического интереса.

– Потому что в два конца, – невозмутимо объяснил тип.

– О кей, – в свою очередь сказал Макеев. – Пусть будет семьдесят.

Кучерявый протянул руку.

– Я Эстебан.

Эстебан вывел его из здания аэропорта, более похожего на небольшой сарай. У самых дверей, в луже желтого света, стекавшего из единственного фонаря, стоял приземистый красный автомобиль. Марку Макеев определить не смог, но по острым, как плавники акулы, крыльям и сдвоенным фарам, предположил: модель года так 1958-го, если, вообще, не 1955-го.

– Неужели это корыто до сих пор ездит? – задал он риторический вопрос по-русски, и тут же перевел кучерявому другу:

– Сколько миль может проехать этот ветеран, не преставившись раньше времени?

– О, мистер, не волнуйтесь. Его купил мой отец за год до моего рождения, и ни одной проблемы. Надеюсь, проблем не будет, когда его унаследует мой внук. Разумеется, после моего сына. Отличный автомобиль.

– Что за марка?

– «Понтиак Бонневилль», – удивленно сказал Эстебан. – Мистер не узнал?

– Честно говоря, нет. У нас распространены другие марки.

– А мистер откуда?

– Из России.

– Из России? – обрадовался Эстебан. – Чудесная страна! У меня кузен учился в России. В Кишиневе. Только очень холодно. Но очень понравилось. Прошу мистера садиться.

Макеев влез в салон, с удовольствием вдохнул запах крепких сигар. Исфандияр-ака по своему обыкновению материализовался на заднем сиденье.

Кучерявый Эстебан вдавил педаль газа в пол, «понтиак» взвизгнул покрышками и рванул вперед.

Горячий ночной ветер дунул в лицо, и Макеев внезапно почувствовал, что он – это не он. Или не совсем он.

Это было трудно объяснить – даже самому себе, да Макеев и не пытался. Он мгновенно и безоговорочно принял новые ощущения. Тело действовало быстрее, чем мозг думал.

Так, правая рука сама выставила локоть за окно, а левая уперлась в бедро. Спина выпрямилась, и поза сделалась, как у одинокого рейнджера, вроде бы уставшего от забот, но в то же время полного сил для новых свершений.

А сердце Макеева словно погрузилось в прохладную, пузырящуюся, как в джакузи, воду. Изнутри приятно покалывали маленькие нежные иголочки, тормошили воображение: смотри, смотри, сейчас начнется!

Если в аэропорту Гаваны Макеев скинул пятнадцать лет, то с потрепанном салоне – еще с десяток. Даже прошел висок, который болел несколько недель подряд.

С давно забытой гибкостью он обернулся и рассмеялся. Исфандияр-ака тоже изменился. Ветер раздувал седую бороду, глаза блестели, и Макеев готов был поклясться: старик улыбался во весь свой щербатый рот.

Эстебан покосился на внезапно развеселившегося пассажира, понимающе спросил:

– Удачный день?

– Да, неплохой.

– Мистеру точно не нужен отель? Я знаю несколько хороших.

– Точно не нужен. Вези на пляж.

– О кей, поедем на Плайя Бланка.

– Там красиво?

– О, – Эстебан закатил глаза, – ручаюсь, мистер не видел ничего подобного, – и резким движением перевел рукоятку переключения скоростей.

«Понтиак» мчался по – Макеев даже не был уверен, что по шоссе, потому что не видел никакой разметки, и их основательно подбрасывало на ухабах. Фары вырывали из темноты то пышные купы деревьев, чьи листья казались маслянисто-черными, то подсохшие саксаулы причудливых очертаний. Время от времени Макеев видел на асфальте, поперек движения, какие-то движущиеся точки.

– Крабы, – пояснил Эстебан.

– Что они делают?

Эстебан пожал плечами.

– Мигрируют, что же еще? – и достал сигару.

Макеев поморщился, представив смятку из глупых крабов, размазанных даже не по шоссе, а просто по дороге.

Однако печаль была мимолетной, слишком уж много впечатлений свалилось на голову Макеева.

Особенно – океан. Макеев еще не видел его, но уже ощущал присутствие – по неповторимому запаху, по особым вибрациям, которые издает огромная масса воды, перемещаясь. Точно великан-астматик ворочается на песчаном ложе.

Эстебан лихо крутанул баранку влево, и «бонневилль» покатил по мягкому. Фары высвечивали песок, искрящийся в электрическом свете.

– Это пляж? – спросил Макеев.

– Си, Плайя Бланка к вашим услугам.

– Отлично. Останови.

– Мистер, пляж шириной больше мили. Давайте подвезу поближе.

Однако в планы Макеева не входило въехать в океан на «понтиаке» модели 55-го года.

– Не надо, дойду сам.

– О кей, – пожал плечами Эстебан и заглушил мотор.

Макеев протянул купюру.

– Без сдачи.

Тот так же, как шоколадка, не взял деньги в руки и сказал:

– Сто больше, чем семьдесят.

– Это с чаевыми.

– О кей, – Эстебан засунул купюру в нагрудный карман.

Макеев вылез из салона.

Под ногами пружинил тот самый песок, который Макеев видел на рекламном плакате «Аэрофлота», и тот самый, который снился. Легкий, невесомый, искрящийся. Макеев даже притопнул от удовольствия.

Стоматолог Сева прав: надо жить в удовольствие и не искать проблем. А если стать совсем непредсказуемым, то есть полностью свободным, то проблем вообще не будет. До последней мысли Макеев додумался самостоятельно и страшно тому обрадовался.

Эстебан тоже вылез и стоял по другую сторону машины.

– Мистер пойдет к воде?

Макеев счастливо кивнул.

– Сейчас не стоит плавать.

– Акулы? – Макеев уловил в своем голосе подростковый восторг.

– Нет, акулы вряд ли, здесь рифы. А вот ядовитые медузы и мурены – да. Мистер может пострадать.

– Я не буду плавать, – заверил Макеев.

– Зачем же вы сюда приехали?

– Llegue a este lugar donde muere el viento

A tocar la brisa y a oir el silencio.

Эстебан вопросительно приподнял одну бровь.

– Это песня, – пояснил Макеев.

Эстебан пожал плечами.

– Не слышал. Но все равно. Вон там, – он ткнул пальцем в темноту справа от себя, – каса моего друга. Всего две мили, или даже меньше. В любой момент приходите, о кей? Я буду там, а утром приеду за вами. О кей?

– О кей, – нетерпеливо подтвердил Макеев, которому уже надоел разговор. – Аdios! – и устремился к черноте впереди.

Через пару шагов оглянулся. Эстебан все так же стоял около распахнутой дверцы автомобиля и смотрел вслед. Увидев, что Макеев оглянулся, поднял руку и сжал кулак.

Макеев махнул раскрытой ладонью и потрусил дальше.

Путь оказался непростым. Макееву пришлось преодолевать дюны, нанесенные ветром. Он целеустремленно карабкался по ним, словно новорожденная черепашка, совершающая свое первое в жизни путешествие – от разбитого яйца к океану.

«От яйца – к океану, от яйца – к океану», – бормотал Макеев, отдуваясь.

«От яйца, от винта», – приговаривал он, попадая ногами в небольшие ямки.

«Кокеану, кокеану», – уверял он себя, втягивая ноздрями крепко соленый воздух.

Исфандияр-ака шел рядом ровной размеренной походкой. Привык, понимаешь ли, шастать по своей пустыне, талибан несчастный.

И вот – последняя дюна, взобравшись на которую, Макеев увидел, как чернота впереди распалась надвое. Снизу чернота жидко блестела и глянцево переливалась, а сверху была, как истлевший бархат, испещренный множеством дырочек, сквозь которые проглядывало нездешнее свечение.

Картина оказалась настолько грандиозной, что Макееву потребовалось время осознать: это океан и звездное небо над ним.

Макеев издал гортанный звук, впервые в жизни с таким воодушевлением и в такой тональности, и скачками бросился вперед.

Затормозил у самой линии прибоя.

Небольшие волны аккуратно утюжили песок перед его эспадрильями и не смели коснуться. Макеев сделал еще шаг, волна послушно и ласково лизнула его ногу.