Ласко́во - Петр Смирнов

О Гавриле, смеясь, рассказывали, что однажды на ночлеге в деревне у его жены начались родовые схватки. Устиха разбудила мужа – беги, мол, за бабкой. А ему очень не хотелось вставать, идти тёмной осенней ночью по грязи. Пробурчал:

– О-о, бес, о-о, бес, надумала ночью рложать, тебе дня не было? Погоди до утрла, тогда пойду…

Ещё случай. Гаврилу в одной деревне мужики за обман били. Уж не знаю, чем именно – кольями или только кулаками. Гаврила отбивался кнутовищем. А кнутовище у него было бамбуковое, внутри залитое свинцом. Если ударить толстым концом, мало кто устоит на ногах. Но в тот раз Гавриле пришлось туго, и он стал звать-кричать на помощь жену:

– Устих, бей котел-лком, не жалей сметаны!!

Таким я запомнил Гаврилу Козлова.

Грава

В деревне Шума́и, что километрах в двух от Ласко́ва, жил мужик по имени Грава, – Евграфий, значит. Был он в одних годах с моим дедом. Ходил согнувшись, с заложенной за спину палкой, которую держал на согнутых в локтях руках. Видимо, у него был радикулит.

В прежние годы Грава плотничал по найму. И был, говорили, этаким чудиком.

Нанялся как-то он у одного мужика рубить избу. Когда выпили “сли́тки” (т. е. “обмыли” устный договор), мужик и говорит:

– Дядя Грава, нам надо договор написать.

– Какой такой договор? – удивился Грава.

– Так чтобы все честь по чести было.

– А я, бра, и так честь по чести.

– Так-то так, дядя Грава, а все ж по договору вернее.

Не понравился Граве такой разговор, но раз слитки выпиты, отказываться не стал, согласился работать по договору:

– Пиши, бра, договор. Только не забудь всё написать.

Написал мужик договор, прочитал Граве. Выслушал Грава, усмехнулся, но ничего не сказал. Поставил вместо подписи крестик, потому что неграмотный был.

Сделал все, как в договоре написано: сруб в три су́крома (части) разложил, в последнем подшпа́рную обвязку сделал, шпа́ры (стропила) врубил, нижние и верхние переклады положил. Мужик работу принял и рассчитался с Гравой. И только когда собрал он народ мшить избу (т. е. укладывать мох между бревен), все увидели, что в избе ни двери, ни окна не выпилены, вроде колодца получилось.

Понял мужик, что допустил оплошность, да поздно, пришлось так и сомшить избу.

Встретил он как-то Граву и стал ему пенять:

– Не по-честному ты сделал, дядя Грава.

– Что так, аль худо срубил?

– Срубил не худо, а ни дверь, ни о́кна не вырезал. Нехорошо, дядя Грава, я честным тебя считал.

– А погляди-ка, бра, ить в договоре-то не сказано про дверь да окна.

– Так ты-то, дядя Грава, не первую избу рубил, знаешь, как надо.

– Знаю, бра, потому и говорил тебе, что без договора лучше. А ты ить сам уперся – с договором вернее. Вот и пеняй, бра, на себя.

Так и пришлось мужику нанимать другого плотника, чтобы в “колодце” прорубил дверь да окна.

Плотничал Грава в другой деревне и, видно, хозяйка плохо кормила плотника. В те времена сельского народу было много. Земли не хватало для пашни, леса и кустов – для дров. Поэтому щепки хозяйки бережно подбирали. В верхнем бревне, чтобы оно плотнее прилегало к нижнему, вырубается паз. При этом плотник может вырубать щепки крупные, которые, высохнув, годятся в дрова. Но может и накрошить мелко, так, что будет одна труха, которая и горит-то плохо. Грава сперва выщепывал крупно, паз вырубал глубокий. Хозяин был доволен: и щепки хороши, и мох как надо ляжет в паз.

Но вот хозяин стал замечать, что Грава и паз вырубает мелкий, и щепок совсем нет, одни крошки. Спрашивает:

– Что ж ты, дядя Грава, мелко паз-то рубишь?

Грава отвечает:

– А, бра, какой квас, такой и паз.

Почесал мужик в затылке, да и велел хозяйке побольше класть в окрошку капусты да снетков.

Или такой случай. Опять к скупой хозяйке попал Грава. Капусты в квас она положила достаточно, а вот снетков – маловато. Выловил Грава из общей чашки снетка, обсосал его, привязал к нитке, вышел из-за стола, взял у порога веник и давай гонять и хлестать бедную рыбёшку:

– Не ходи один, ходи в стаде! Не ходи один, ходи в стаде!

Хозяин накинулся на хозяйку, та мигом принесла снетков и густо насыпала их в окрошку:

– Да что ты, что ты, дядя Грава, да нешто нам жалко, да у нас их много…

А Грава хлебает квас да вроде оправдывается:

– Да я, бра, не вас, я снетка проучил.

У другого хозяина хлебали горячий суп со свежими грибами и сметаной. То ли больно хорош был суп, то ли его мало было в одной чашке для большой семьи – так или иначе Грава решил доесть его один:

– А грибы-то, бра, до того склизкие, что сразу скрозь проваливаются, ижно об стул шлёпают.

Хозяйка не поверила:

– Неправда, неправда, дядя Грава, так не бывает, чтоб сразу.

Ребятишки заинтересовались, давай один за другим проверять, глотая грибы и ощупывая стулья.

– Правда, и у меня шлёпнул! – соврал один.

– Не ври, – возразил другой, – у меня не шлёпнул.

– А ты не так, – сказал Грава, – гляди сюда.

Выловил в чашке гриб, проглотил, засунул руку за пояс, вытащил и показал на ладони …гриб.

– Пра-авда! – закричали ребята.

– Вот это да! – засмеялся хозяин.

А Грава – бац! – бросил гриб в чашку, аж брызги полетели. Вся семья – вон из-за стола. А Граве только то и надо. Один доел суп. И невдомёк никому было, что достал-то он из штанов другой гриб, приготовленный заранее.

Гармонь

В гости к Бобкиным по праздникам приходил их родственник Степан из деревни Ли́пово, статный, красивый и немного форсистый парень с гармонью. Именно из-за гармони он слыл хорошим парнем.

– Сыграй, Стёпк, сыграй, пусть девки-то попою́ть, – просили бабы, когда собиралась молодежь.

Степка брал в руки свою трёхрядку и играл “новоржевскую”. Рядом подсаживалась одна из девок, чаще это была Нюшка Мишина, и пела. А плясал под гармонь лучше всех Миша, двоюродный брат Степки, тоже гость Бобкиных. Уже после войны Миша взял фамилию Бодров.

Гармонь в ту пору была редкостью, и тот, кто умел на ней играть, был в большом почёте у народа. Гулять шли туда, где играла гармонь. Без гармони и праздник не праздник. Ярмарку было слышно издалека по звукам двух-трёх гармоней и песням подвыпивших парней. Под гармонь начинались драки на ярмарках, когда сходились – ватага на ватагу – разгорячённые, поющие и приплясывающие, с тростями в руках ма́льцы.

Играть на той гармони было непросто. Это потом уже появились “хромки”, на которых играли многие парни и даже девушки. У “хромки”, если нажать на клавиши, то хоть растягивай, хоть сжимай мех, звук одинаковый. А у трёхрядки он в обоих случаях разный, и гармонист должен уметь не только нажать нужные клавиши (“свистки” и “басы”), но и выбрать точно момент для растягивания или сжатия меха.

Всё это я узнал много лет спустя, а в раннем детстве спал и видел гармонь в своих руках, играл на ней точно как Стёпка липовский. Проснувшись, продолжал напевать мелодию. Днём из стружек делал подобие гармони и снова пел и “играл”, вовлекая брата Митю и соседских мальчишек. Они тоже “заболели” гармонью. И какова же была моя радость, когда тятяша подарил мне почти что настоящую гармонь! Потешник, он тайно от нас сделал ее подобие из деревянного чурбака. И хватило же у старика терпения выпилить ножовкой каждый “зуб” меха со всех четырех сторон! Получилась полная копия гармони, только мех не растягивался да не было клавишей – играть надо было языком.

Долго я забавлялся той гармонью, но всё равно мечтал о настоящей. И что-то немногое помешало мне её заиметь.

Что срубил – дом или хлев – папаша тяглицкому Ване Кукушкину, не помню, и тятяша хотел, чтобы тот в оплату отдал свою гармонь. Ваня согласился. И мне об этом сказали – и прыгал же я от радости! Ваня всё равно играть не умел, а гармонь ему досталась при разделе с братом Кузьмой, поэтому он отдавал её охотно.

Но, видимо, отцу хлеб был нужнее, и гармонь мне так и не досталась. Её потом купили Володе из Éсенки, и он ходил к Кузьме Кукушкину учиться играть. Однако у Володи ничего не получилось. Как говорят, если таланта нет, на базаре не купишь.

А я тогда научился делать гармони из листа бумаги. Мех растягивался и сжимался, а язык выговаривал любой мотив.

Щепняг

Зимой в избе холодно. Взрослым-то что – они на месте не сидят, всегда что-нибудь делают, и не мёрзнут. Папаша весь день на дворе – то загоро́дки ремонтирует в хлевах, то тешет топором какие-нибудь заготовки, то лён треплет, то хворост из лесу возит. Опять же трижды в день – утром, в обед и вечером – нужно “обряжаться”, т. е. пойти с заплечной корзиной через дорогу в сарай, набить корзину сперва мелким сеном и отнести овцам, потом задать покрупнее сена коню и, наконец, осоку отнести коровам. Мама или рубит хворост, или солому подстилает скоту, а то дежурит у готовой к отёлу коровы. В другое время прядёт или ткёт.

У тятяши главная задача – заготовить на всё лето верёвочную сбрую. И он весь день вьёт то постромки, то вожжи, то повод для узды, то пута. Верёвок надо много в хозяйстве, а тятяша уже старый, работает медленно, часто перекуривает. Бабуша хлопочет у печи.