Ласко́во - Петр Смирнов

Сев, конечно, ещё шёл полным ходом, и план выполнен не был. Однако Носко приказал председателям колхозов отчитаться о выполнении, а некоторым – и о перевыполнении плана. Передовым он хотел быть, ему это было нужно, но на знамя он никак не рассчитывал. Заметка в газете, похвала – другое дело. А тут – знамя! И едет сам Быстров.

Тогда еще не было уголовной ответственности за приписки. Но и люди врать еще не научились.

– А как же, Андрей Васильич, а если спросят про план, что я скажу? – волновался демехо́вский председатель Григорий Ефимов. – Надо ж сказать, какой план и сколько посеяно.

– А ты не бойся, – отвечал Носко. – И запомни: если кто из начальства застанет – говори смело: сеем сверх плана.

Носко было недосуг подолгу беседовать с каждым, надо успеть объехать всех, предупредить. И чтобы явились на вручение без опоздания, и выступали, если понадобится, без боязни. А приехать в Демехо́во не на чем тому же и Быстрову. Не пойдёт же пешком. Пешком он может дойти до Тиней только. А там Макаров не растеряется.

Быстров, как оказалось, и не собирался проверять колхозы. Достаточно и того, что трясся по бездорожью на линейке 28 километров.

На пленуме в торжественной обстановке Носко принял знамя от Быстрова. Говорилось много об успехах, которых добился – “в тяжелейших условиях!” – Сорокинский сельсовет под руководством товарища Носко.

В том же году Носко перевели работать в более крупный, Верхнемо́стский сельсовет. Тому предшествовала публикация в окружной газете “Псковский набат” очерка, где возносился до небес “посланец питерского рабочего класса”…

В Сорокинский сельсовет прислали Фёдорова. Какое-то время он работал, и лишь потом был избран на общем собрании.

Я учился в шестом классе, но уже тогда обратил внимание на странность выборов. Как же так, думалось мне, Носко не присутствует, а его голосованием освобождают. Приехал Фёдоров, принял дела и уже работает, а его только сейчас избирают. Конечно, тогда я ещё не знал порядков, по которым люди становятся начальниками. И такая смена председателей сельского совета меня удивила.

Дядя Федя Копыткин, муж моей тётки, тоже присутствовал на том собрании. И когда он был у нас в Ласко́ве в гостях, я поделился с ним своими сомнениями. Он очень заинтересовался моими умозаключениями, а потом громко, чтобы все слышали, сказал:

– Ну-у, сын, ты далеко пойдёшь.

И, уже обращаясь к папаше, заключил:

– Ты подумай: сколько народу было, а никто на это и внимания не обратил. А он, ребёнок, заметил. И правильно заметил, вот что. Ну и ну…

Папаша, однако, не заинтересовался и разговора не поддержал.

Во время учебы в Сорокине я часто бывал в сельсовете на разного рода собраниях. Уже не совсем детский ум внимательно за всем наблюдал. Мои симпатии были всегда на стороне проводивших собрания, и я от души завидовал тем из них, кто умел хорошо говорить и убеждать. Эти люди, особенно те, что приезжали из района, казались мне гораздо более знающими, чем мои учителя. Я постоянно торчал в сельсовете, ко всему присматривался и прислушивался, знал всех уполномоченных, председателей, названия первых создаваемых колхозов. Внимательно прочитывал всю районную газету “Славковский льновод”, из неё знал всех руководителей района и даже Псковского округа.

До моего назначения в августе 1935 года учителем в Шумайскую школу я наблюдал работу сельского совета, так сказать, со стороны. Став учителем, познакомился с ней ближе. Сельсовет закрепил меня агитатором за колхозом “Красные Разло́мы” в деревне Демехово.

Радио тогда не было, газеты мало кто читал. После занятий в школе я проводил собрания по разъяснению вопросов внутренней и внешней политики. Собрания проходили оживлённо. Говорили все. Слова никто не просил, его “брали” кто когда хотел.

Ничто не мешало мне иногда закончить собрание пораньше: я его открывал и закрывал, сам писал короткий, на одной страничке, протокол, давал тут же его подписать председателю и секретарю.

А после собрания я спешил на свидание в Тинеи…

Колоски

Бывали такие годы, когда крестьянин съедал весь запас хлеба, не дотянув до нового урожая. В 1929 году такое было и у нас. К Борису, 6 августа, хлеба испечь не было из чего: ни муки, ни зерна. В амбаре – пустые сусеки. Послала бабуша меня и Митьку стричь в своей ржи колоски. Рожь в тот год долго не созревала – сказались плохие семена и поздний сев в прошлогоднее гнилое лето.

– Идите на Песочек, там рожь уже белая, – сказали нам.

Песочек – это пашня в сторону Тяглицы. Все имели там по полоске.

Настригли мы колосков. В канун Бориса бабуша угостила нас тёплым хлебом. Только жидковат был тот хлеб: сладкий, словно из солода, корка отделялась от мякиша, а мякиш приставал к зубам.

Стричь колоски – это от нужды.

Как-то раз я возвращался с собрания поздно вечером. Подозрительным показалось мне издали, что во ржи кто-то ходит, прячется. Тропинка петляла меж кустов, и меня тому человеку не было видно. Да он, скорее всего, и не предполагал, что по тропинке кто-то пойдет в такое время. Была суббота, мужики мылись в банях, бабы доили коров.

Приблизившись, я увидел женщину, которая, озираясь, стригла ножницами спелые колхозные колоски и запихивала их в завёрнутый передник. Потом она вышла на мою тропинку и мы встретились нос к носу. Я узнал её. Это была старая вдова Дуня из Демехова. Она вы́сыпала колоски на землю, бросилась на колени и стала обнимать и целовать мои ноги, слёзно просить прощения.

Еле-еле удалось мне оторвать её от моих ног и помочь встать. В колхозе она не состояла и своей полосы не имела. А жили у неё ещё две маленькие внучки. Только голод мог толкнуть старуху на преступление. Она отказывалась взять обратно колоски и только просила-умоляла не отдавать её под суд. Все же я уговорил её собрать колоски и отнести домой.

Конец ознакомительного фрагмента.