Когда я стану бабочкой - Наташа Труш

– Но чувствуешь-то, чувствуешь-то себя как? – Вера Андреевна поспешно покромсала туповатым ножом хлеб, отрезала кусок колбасы и выудила из банки тощенький пупырчатый огурчик. – На, закусывай скорее.

Через минуту Ритка порозовела, заулыбалась:

– Хороший напиток, Вера Андреевна, только больше не надо, а то руки будет не поднять, а мне еще оперировать.

Ритка быстренько съела бутерброд, и принялась командовать:

– Настя, ты мне тут будешь помогать, а вы, Вера Андреевна, будете щенков приносить и принимать после операции.

Настина мама всплакнула по поводу предстоящей ей миссии, но делать нечего – отступать некуда.

На кухонном столе приготовили все, что нужно было для операции: разделочную досочку накрыли чистым полотенцем, в блюдечко плеснули немножко йода, в другое – самогонки, одно для хвостов, другое – для стерилизации ножниц. Рита немного поломала голову, чем лучше рубать хвосты, и решила, что все-таки ножницы сподручней: чик – и все готово. А тупым ножом – кто его знает, как оно будет пилиться…

К первому малышу, которого ей принесла Вера Андреевна, Рита долго присматривалась, трогала хвостик. Прощупывала, где там кончается один позвонок и начинается другой. Вера Андреевна шустро скрылась за дверью своей комнаты. А Настя отвернулась к окну и закрыла руками уши.

Но щеночек только пискнул тихонько, когда Рита решительно стриганула по хвосту острыми ножницами, продезинфицированными самогонкой. Потыкав малыша обрубком в блюдечко с йодом, она весело сказала:

– Есть один! Несите другого!

Настя обернулась и увидела целого и невредимого слепого щена, с обрубком хвоста, испачканным йодом, и огрызок хвостика на полу.

– Ой, все?!!! Мама-мама! Готов! – она завопила радостно, схватила щенка и понеслась с ним в спальню.

– Второго несите! – повторила осмелевшая Ритка, и тут же в руки ей упал второй черно-белый с бежевым комочек, который завозился, тихонько поскуливая, будто чуял, что ему предстоит испытать.

Вот так ловко Ритуля отсобачила щенкам хвостики, и на радостях потребовала еще рюмку самогонки, только разбавленной соком.

Довольная и счастливая Настина мама выбралась из своего укрытия, сообщила, что щенки не пищат, спят, а Рушка зализывает им раны.

Ритусе налили еще рюмочку, и она в ожидании обеда, разглагольствовала не очень трезво, чувствуя всеобщее внимание и восторг по поводу совершенного ею доброго дела.

– Нет, Насть, ну, скажи мне, как биолог не биологу, ну, на фига собакам этот рудиментарный отросток – хвост?! Или, погоди, разве у собак он рудиментарный? Погоди! Я забыла. А-а, это у нас хвост – отросток рудиментарный, а у них он все-таки вещь организму нужная! Ну, там, радуются когда, так вилять же чем-то надо! Наши будут вилять тем, что осталось!

– Руки мой, отросток рудиментарный! – передразнила подругу Настя.

Ритка вылезла из-за стола, подошла к мойке и включила горячую воду. И вдруг…

Она издала какой-то писк, как придавленная в мышеловке полевка, и начала заваливаться вдоль стенки. Если бы Настя не удержала ее, то шишку об угол стиральной машинки она бы набила непременно.

Ритке побрызгали в лицо холодной водой. Она открыла глаза, и села у стены.

– Ритусь! Что с тобой? Сердце? Врача? – Настя с мамой бегали вокруг сидящей на полу Ритки и вопили на весь дом.

– Не, врача не надо, – простонала Ритка. – Сейчас пройдет. Замутило меня…

– Это самогонка! – со слезами в голосе воскликнула Вера Андреевна. – Испортилась! Я так и знала. Она сто лет у меня стоит. Испортилась!

Не понятно было, что больше расстроило Веру Андреевну: то, что Ритка в обморок хлопнулась, или то, что самогонка испортилась.

– Не, теть Вер! Самогонка у вас что надо – глаза из орбит вылезают. Это не от нее.

– А от чего??? – в один голос – вот что значит мать и дочь, как одно целое! – воскликнули Настя и Вера Андреевна.

– Вы ж хвостики-то не выкинули… – простонала Ритка.

Хвостики – все шесть: черненькие, аккуратные, как червячки – лежали на разделочной доске у мойки. Смелая Ритуська легко обрезала их щенкам, а увидела плоды своего труда, и рухнула в обморок. Барышня тонкая и чувствительная, что с нее взять!

Вот такая история. Нет, кастрировать котика – это не хвосты беспомощным собачатам резать между хрящиков. Филимон ведь не дурак: он Ритку с ножницами к себе на пушечный выстрел не подпустит. «Стало быть, пусть живет полноценным до лучших времен», – решила Настя.

Вместе с историей про купирование хвостов у Рушкиных детей, Настя вспомнила то самое время. Тогда все происходящее, кажется, кризисом не называли. Или Настя уже запамятовала. Но то, что было лихо – это она помнила хорошо.

Она тогда была замужем за Антоном Сибирцевым, и Сережке – их сыну, было лет шесть, как сегодня Ваське Волкову. Настя же была всегда Савельева, хоть и дважды замуж выходила. Савельевым был у нее папа, Аркадий Казимирович, известный ученый, биолог. Настя была его единственным ребенком. И папа частенько говорил, что, вот, вырастет Наська, замуж выйдет, фамилию поменяет, и пропадут Савельевы, как род на земле.

Настина мама при этом смеялась:

– Вы Аркадий Казимирович, так сокрушаетесь, будто фамилия ваша редкая-прередкая!

– Нет, Веруся. Не редкая, но она – наша! Моя и моего отца. А мы, между прочим, в мире биологии люди известные. Вот, говорил я тебе, Верочка, надо было б мальчика родить еще, продолжателя, так сказать, рода… А ты ни в какую! Мальчика б… – Аркадий Казимирович замолчал на полуслове, хотел сказать что-то, да не решился, и закончил разговор про девочек-мальчиков в роду Савельевых.

Так случилось, что папа умер ровно в тот день, когда Настя выходила замуж за Антона Сибирцева. Умер скоропостижно, от сердечного приступа, собираясь во Дворец на бракосочетание единственной и любимой дочери. И свадьба не состоялась. Они с Антоном потом, конечно, зарегистрировались, но фамилию свою Настя менять не стала.

Антон был замечательным отцом и мужем. И человеком. Но был он таким не практичным и не приспособленным в жизни, что Настя просто за голову хваталась. И руки у него росли, естественно, совсем не из того места, из которого по логике вещей должны бы были расти. Поэтому, когда грянули друг за другом дефолт под ручку с денежной реформой в конце девяностых, Настя хлебнула с ним горького до слез.

Антон был личностью творческой, тонкой до безобразия. Он был историком. Ну, и классно, казалось бы: копай себе курганы, или детишкам в школе ври про справедливость Октябрьского переворота в России. Так нет же! Антон еще студентом усомнился в том, в чем не сомневается ни один школьник: было ли на самом деле татаро-монгольское иго?!! Вот так вот! Не больше и не меньше. И не один он носился с этой теорией, выискивая доказательства того, что все это вымысел, а историческая правда такова: не было! Все враки!

Тема эта Насте казалась какой-то левой, а все исследования – лишенными смысла. И казалось ей, что наиграется ее любимый в эту игрушку и успокоится. Но время шло, а Антон все больше погружался в свои изыскания, зарывался в библиотеке в книжки, привозил домой потрепанные фолианты, и, читая их, терял ориентацию во времени и в пространстве. Достучаться до него в такие моменты было невозможно. Но самое страшное началось тогда, когда на кафедре у Антона стали задерживать зарплату.

В силу своей отрешенности от мира сего, Антон Сибирцев не очень понимал, откуда в холодильнике появляются продукты. Скорее всего, он думал, что этот аппарат волшебным образом наполняется сам по себе колбасой, сардельками, сыром и яблоками. Кормить Антона и так-то было проблематично. Он практически никогда не видел в холодильнике кастрюлю с супом, хоть она была большая и с цветочками, и кормился в отсутствие Насти тем, что лежало с краю. Причем, то, что «с краю», он мог есть просто, стоя у открытого холодильника. И при этом думал он явно не о колбасе, а о чем-то своем, высоком, другим не доступном. А поскольку обладал он здоровым организмом, а думал серьезно и глубоко, то съесть в один заход батончик колбасы было для него плевым делом. Бороться с этим было бесполезно.

И вот наступили времена, когда холодильник стал Антона удивлять своей пустотой. Белый холодный шкаф, хранивший еще недавно ветчину и сыр, теперь таращился на любопытных домочадцев мелкими куриными яйцами, съесть которые без приготовления было не реально. Антон до прихода Насти щипал хлеб и иногда уничтожал целый каравай незаметно для себя.

А Настя не давила на своего ученого мужа, понимая, что голод – не тетка, и наступит день, когда он сам, наконец, заметит, что бюджет семьи трещит по швам.

И это произошло. Настя пришла домой позже обычного – отвозила в пятницу Сережку к бабушке на два выходных. Муж встретил ее у порога. Уже это было необычно. Обычно Антон сидел за своим столом, на котором громоздились пирамиды книг и журналов.