Книга кладбищ - Нил Гейман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ребёнок снова уснул на руках у миссис Иничей. Она мягко укачивала его, напевая старинную песню, которую ей пела мать, когда она сама была ребёнком, — в те далёкие времена, когда мужчины только начинали носить напудренные парики.
Спи, малыш, ты мой родной,Сладко до рассвета.Этот мир весь будет твой,Знаю я об этом.Будешь много танцевать,Целовать любимых,Обнаружишь древний кладИ отыщешь имя…
Миссис Иничей пела до тех пор, пока не обнаружила, что не помнит конец колыбельной. Напрашивалось что-то вроде «сытно пообедай», но это могло быть вообще из другой песни. Так что миссис Иничей переключилась на другую колыбельную, про серого волчка, затем вспомнила ещё одну, про котю-котеньку-кота. Она пела незатейливо, по-домашнему, и даже вспомнила более современную песенку про усталые игрушки, когда появился Сайлас. Он нёс с собой картонную коробку.
— Ну вот, миссис Иничей, — сказал он. — Здесь куча полезных вещей малышу на вырост. Давайте поставим это в склепе?
Навесной замок упал ему в руку, и он открыл железную дверь. Миссис Иничей зашла внутрь, критически оглядывая полки и старые деревянные скамьи, стоявшие вдоль стен. В одном углу были трухлявые коробки с приходскими книгами, а за открытой дверью в другом углу обнаружился викторианский туалет со сливным бачком и умывальник с единственным холодным краном.
Ребёнок открыл глаза и стал оглядываться.
— Можно здесь держать еду, — предложил Сайлас. — Тут прохладно, она будет храниться дольше, — он потянулся к коробке и достал банан.
— Это ещё что такое? — спросила миссис Иничей, недоверчиво рассматривая жёлто-коричневый предмет.
— Банан. Тропический фрукт. Кажется, надо снимать верхнюю шкурку, — ответил Сайлас. — Вот так.
Ребёнок — Никто — начал извиваться в руках у миссис Иничей, и она опустила его на каменные плиты. Он неуклюже поспешил к Сайласу, схватил его за брючину и остался стоять рядом, держась за него.
Сайлас протянул ему банан.
Миссис Иничей смотрела, как мальчик ест.
— Ба-нан, — неуверенно повторила она. — Никогда о них не слышала. За всю жизнь! Какие они на вкус?
— Понятия не имею, — признался Сайлас, который принимал только один вид пищи, и это были не бананы. — Кстати, можете соорудить здесь кроватку для ребёнка.
— Ну вот ещё! У нас с мистером Иничей чудесная гробница за полянкой нарциссов. Там полно места для малыша! — тут она спохватилась, что Сайлас сочтёт это неблагодарностью за его гостеприимство. — Кроме того, — добавила она, смягчившись, — я не хочу, чтобы парнишка вам мешал.
— Он бы не помешал.
Мальчик расправился с бананом. Всё, что было не съедено, было теперь по нему размазано. Он радостно улыбался, неумытый и розовощекий.
— Няма, — радостно произнёс он.
— Вот умница, — улыбнулась миссис Иничей. — Надо же, как запачкался. Ну-ка, иди сюда, маленький разбойник… — она достала кусочки банана из его волос и одежды, затем посмотрела на Сайласа:
— Как ты думаешь, что они решат?
— Не знаю.
— Я не могу вернуть его к живым. Я дала слово его матери.
— Я много кем успел побыть в своё время, — сказал Сайлас, — однако я никогда не был матерью. И не планировал стать ею сейчас. Но я могу уходить отсюда…
Миссис Иничей сказала:
— А я не могу. Здесь мои кости лежат. Также как и мужа. Я никогда отсюда не уйду.
— Должно быть, это приятное чувство, — произнёс Сайлас. — Хорошо, когда есть место, которое можно назвать своим. Которое можно назвать домом, — в его словах, однако, не было горечи. Голос его был суше пустыни, и слова его звучали как простая констатация. Нечто бесспорное. Миссис Иничей и не думала спорить.
— Как думаешь, нам долго ещё ждать?
— Недолго, — ответил Сайлас, но ошибся.
В амфитеатре, который находился по ту сторону холма, продолжался спор. То, что в эту историю ввязалась именно чета Иничей, а не какие-нибудь легкомысленные новички, являлось веским доводом: мистера и миссис Иничей на кладбище уважали. То, что Сайлас вызвался быть наставником мальчика, придавало ситуации ещё больший вес: обитатели кладбища относились к Сайласу с настороженным благоговением, так как как он существовал на границе мира, в котором они находились, и мира, который они покинули. Но всё же, всё же…
На кладбищах обычно не царит демократия. Однако смерть сама по себе — величайшая из демократий, так что у каждого умершего было право голоса и право на собственное мнение по поводу того, следует ли разрешить живому ребёнку остаться. И в ту ночь каждый хотел высказаться.
Стояла поздняя осень, и рассвета приходилось ждать долго. Небо всё ещё было чёрным, но где-то у подножия холма уже шумели машины, живые люди ехали сквозь тёмное туманное утро на работу и по делам, а обитатели кладбища всё говорили о ребёнке и о том, что с ним делать. Триста голосов. Три сотни мнений. Неемия Трот, поэт с северо-западной части кладбища, начал было декламировать свои мысли по сути вопроса, хотя никто из слушателей не смог бы сказать, о чём они были, как вдруг произошло нечто, заставившее умолкнуть все открытые рты. Нечто небывалое в истории этого кладбища.
Огромный белый конь, про которого знающие люди сказали бы «серой масти», иноходью поднимался на холм. Стук его копыт и треск ветвей на его пути были слышны задолго до его появления. Он продирался сквозь низкий кустарник и мелкие деревца, сквозь ежевику, плющ и можжевельник, разросшиеся на холме. Шайрский конь был ладоней двадцать в холке, а то и больше. Он мог бы нести в битву рыцаря в тяжёлых доспехах, но сейчас он нёс на себе всего лишь женщину, с ног до головы одетую в серое. Её длинная юбка и шаль были как будто сотканы из паутины.
Её лицо было спокойным и безмятежным.
Они узнали её, все до единого. Каждый из нас встречается с этой Всадницей, когда наши дни заканчиваются, и забыть её невозможно.
Конь остановился возле обелиска. На востоке по небу разлилось предрассветное жемчужное сияние, так что обитатели кладбища уже подумывали о возвращении в свои жилища. Но ни один из них не сдвинулся с места. Они смотрели на Всадницу, и каждый испытывал помесь восторга и страха. Мёртвые, в большинстве своём, не суеверны, но сейчас они смотрели на неё с тем же благоговением, с каким римские авгуры взирали на кружащихся священных ворон в поисках мудрости и откровений.
И она заговорила с ними.
Голосом, звеневшим сотней серебряных колокольчиков, она произнесла:
— Мёртвые должны быть милосердны.
И улыбнулась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});