Плозия - Александр Геннадьевич Рындин

рассказать. – старец проговаривает это медленно, глядя мне в глаза. Я не могу отвести взгляд, хотя не люблю, когда мне смотрят в глаза (это одна из тех вещей, о которых доподлинно знаешь про себя и никогда не забываешь, как почерк).

– Почему вы решили, что мои сны будут вам интересны? – спрашиваю я, подходя ближе на шаг к старцу, который в этот момент сидит на подоконнике большого во всю стену окна.

– Просто я никогда не видел снов, и мне интересно послушать о них от человека, который жил ими всю жизнь. – это объяснение кажется мне вполне разумным, и я решаю пойти ему навстречу.

– Что ж, пожалуй, я могу поведать вам пару историй, если интересно. – эта идея действительно завлекает меня, ведь я не представляю, чем еще себя занять. Старец улыбается одними губами и кивает, я начинаю рассказывать.

Глава 4.

Я пытаюсь придумать, с чего бы начать, и вдруг понимаю, что история сама складывается в голове. Все, что нужно, – просто начать говорить. Все мельчайшие детали и подробности моих снов дорисовываются в памяти сами по себе, как если бы они оттуда никуда и не исчезали. Никакого удивления нет, только воодушевление перед предстоящей исповедью, в которой я, как оказалось, так нуждался все это время.

– Итак, – начинаю я, – помню, как мрак и серость заволокли мое тело. Я не чувствовал своих конечностей, потому как ощущал себя всего лишь частью общего потока, но не отдельным существом. Это сладостно-мучительное ощущение длилось, казалось, целую вечность, прежде чем я обнаружил себя в помещении старой гостиницы. То был придорожный мотель, и в нем было очень грязно. Я находился в номере, представлявшем собой нечто довольно печальное: кровать с каким-то сдутым прогнившим матрасом, словно бы просто брошенным на проржавевшие пружины, простейшая деревянная прикроватная тумбочка, напоминающая работу неумелых школьников по труду, неработающий телевизор и местами прожженные занавески. Тут был и туалет, но такой, о котором говорить просто не хочется, да и особо нет нужды. Помню стук в дверь, я развернулся, так как стоял к ней спиной, и подошел. Даже не посмотрев в глазок, я повернул ручку, будто бы знал, кто стучал. Но, когда дверь была открыта, за ней никого не оказалось, почему-то это меня испугало. Я решил не возвращаться в номер, хотя первая мысль была именно такой, вместо этого я выбежал в коридор направо. Я бежал и бежал, резко поворачивая в последнюю секунду до столкновения с очередным углом. Достаточно быстро коридор вывел меня на улицу, где, к моему удивлению, стоял яркий солнечный день. Не оборачиваясь на мотель и даже забыв о нем, я шел по незнакомой местности, не задаваясь вопросами о том, как здесь оказался, что намерен делать, да и кто я, собственно, такой. В те секунды все казалось таким, каким должно быть. Было людно, как на оживленной городской площади. Я шел, зная куда идти и в то же время не зная этого.

Пока я говорю, в памяти все отчетливее прорисовываются детали. Вскоре я уже не в общей комнате психиатрической лечебницы, но на улице, наполненной людьми. Я иду по ней, куда-то направляясь. Заблудился и одновременно нашел себя. Меня переполняет эйфория: я вернулся в свой мир. Наконец-то чувствую себя на месте. Люди вокруг, я их не контролирую, я абсолютно убежден, что они живут своей жизнью, никак не связанной с моей. Чтобы проверить это, я останавливаю прохожего.

– Прошу прощения, – говорю я, но он игнорирует меня и идет дальше, я обращаюсь к следующему, – извините. – тот останавливается. Мужчина средних лет в типовом деловом костюме смотрит на меня оценивающе и немного сверху вниз. – Могу я поинтересоваться, куда вы направляетесь?

Он смотрит на меня подозрительно и, немного погодя, произносит:

– На работу. А почему вы спрашиваете?

– Просто интересно, извините за беспокойство, – говорю я, улыбаясь, после чего иду дальше. Мужчина какое-то время стоит на месте, недоумевая, глядит мне вслед. Я иду, потом начинаю бежать, незнакомая улица захватывает меня. В какой-то момент, переполненный эйфорией, я решаю посмотреть на свои руки. Я смотрю на них и узнаю, но в то же время понимаю, что никогда особо не смотрел на них до этого. В голову приходит мысль посмотреть на себя в зеркало, но вокруг нет зеркальных поверхностей, и я просто иду дальше.

Проходит несколько секунд, прежде чем я начинаю слышать назойливый истеричный свисток:

– Стойте! Стоять! – я оборачиваюсь, чтобы увидеть бегущего в мою сторону постового. Его рука лежит на рукоятке пистолета, пока что по-прежнему лежащего в кобуре на поясе. Я останавливаюсь и даю ему приблизиться.

– Руки на виду! – призывно-визгливым тоном восклицает постовой. – Выверните карманы, только медленно! – пока он говорит все это, я задумываюсь о том, что этот человек явно не знает, что ему делать – вид у него совершенно потерянный. Пистолет он уже успел выхватить и трясущимися руками направить на меня, я обращаюсь к нему максимально спокойным голосом:

– Извините, могу я поинтересоваться, в чем, собственно говоря, проблема?

– Заткнись! – взвизгивает полицейский, пока его вспотевшие руки, сжимающие, кажется, с невероятной силой табельное оружие, начинают еще больше трястись. Все это что-то напоминает мне, но я не могу вспомнить, что именно. Периферическим зрением я замечаю, что большинство прохожих находится где-то на пограничье между любопытством и страхом, образовав вокруг нас своеобразный полукруг.

Я решаю, что, что бы ни сказал сейчас, сделаю только хуже, а потому просто молчу, давая шанс ситуации разрешиться самой. В конце концов, если это мой сон, рано или поздно придется проснуться.

– Эй! Псс! Эй, ты! – голос из толпы, женский голос, до боли знакомый. Я обегаю взглядом зевак, начинаю крутить головой, в какой-то момент забываю о полицейском и своих руках, которые должны оставаться поднятыми. Я ищу в толпе лицо, слышу приглушенные крики, а потом чуть громкий хлопок, сопровождаемый ощущением острой боли в спине и груди. Не имея сил держаться на ногах, я начинаю заваливаться и пьяными шагами перемещаюсь туда-сюда, чем пугаю многих людей, некоторые из которых успевают картинно упасть в обморок. Мое внимание полностью переключается на моего убийцу, который, похоже, сам в ужасе от содеянного. Пистолет его смотрит дымящимся дулом в землю, рот полуоткрыт, как у идиота, в глазах тупой страх осознания. Это последнее, что я фиксирую в этом мире перед падением. Глаза открыты, а простреленное сердце все еще бьется. Через несколько