Плозия - Александр Геннадьевич Рындин

свойствами тебе не стоит сейчас мыслить себя в контексте бесконечности. Ты не здоров. Ты не твердо стоишь на ногах, ты заблудился. Для начала, приди в норму, а после ступай, куда считаешь нужным.

– То есть принять все, меня беспокоящее, как должное? Смирение – это ответ на все вопросы? – я вдруг понимаю, что очень загорелся разговором, забыв обо всем своем смятении и даже о необычности обстоятельств самого разговора.

– Нет, смирение не то, что тебе нужно, – говорит Центровой. – Тебе нужно спокойствие, будь открыт обстоятельствам, которые превалируют сейчас в твоей жизни, потому как они уже тебя беспокоят и не отпускают, довлея над тобой, как дамоклов меч. Они важнее для тебя сейчас, в глубине твоей души это так, иначе они не мучали бы тебя, позволив оставаться там, где ты обитал раньше. Не думай о природе Космоса и Вселенной, о природе тех или иных реальностей, сейчас это не важно. Потому что сейчас все свое внимание ты должен сфокусировать на своем недуге, то бишь на разгадке причин твоего пребывания там. – психопсихолог указывает на непотолок. – Ты пытаешься подавить это, отвлекаясь на вопросы природы вещей, которые в данном случае слишком всеобъемлющи и неуместны.

– Почему «как дамоклов меч»? – спрашиваю я.

– Потому что твое глубинное желание познать эту действительность и твое упорство в избегании оседлости где-либо как таковой расходятся между собой, создавая критическое противоречие, способное тебя попросту уничтожить.

– Мне кажется, я уже умирал как минимум однажды, – говорю я, имея в виду инцидент на городской площади. – И мне кажется, что это тоже по-своему важно, я знаю, что это был не просто сон.

– Возможно, ты и умирал, но ты никогда не подвергался полному уничтожению. Когда, как бы говоря, твоя блуждающая душа разрывается на куски. – говорит это уже не Центровой, а один из «пациентов», сидящих напротив меня, и Антон, и еще кто-то слева. Все сидящие в комнате разом и никто из них, каждый по отдельности и ни один. – Не впадай в шок, сталкиваясь со знакомыми истинами и объектами окружающего мира, просто позволь себе вспомнить, закрепись здесь, выстрой фундамент. Тебе необходимы некоторые границы, поэтому назовем эту встречу «сном» или «видением», пришедшим тебе в голову во время обморока в общей комнате.

Бывшие и так всего лишь жалкими очертаниями и контурами стены помещения, в котором я нахожусь, постепенно исчезают, превращаясь в темноту. Сверху на наш круг, который все больше стирается и обезличивается, разливается спокойный синевато-белый свет.

– Но это только больше сбило меня с толку! – кричу я. – Что все это значит? Почему я должен забыть о поиске смысла и о своем смятении?

– Потому что сейчас основная доля твоего смятения вызвана болезнью! Здесь и сейчас ты болен, прими это, потому что ты можешь вылечиться, твой недуг в том, что ты потерян и сломлен.

– А чем же вызвана остальная его доля? – спрашиваю я.

– Вопросами, которые в течение всей жизни мучают многих и многих людей. Сейчас они особенно болезненны для тебя. – произносит психопсихолог в центре почти полностью размытого на фоне абсолютной темноты круга стульев, едва освещаемого тускнеющим прохладным светом.

– А что насчет снов? – вдруг говорю я.

– Это просто: подобно этому, но, возможно, в иной форме, они помогут тебе на пути выздоровления, помогут тебе вспомнить.

– Ну а как же то, что я не могу нормально спать?

– Не волнуйся по этому поводу: сны, которые должны присниться – приснятся, они всегда найдут дорогу, как ты сам уже мог убедиться. – это последние слова призрачного доктора, который вместе со светом окончательно исчезает в подступающей тьме, окутывающей меня, как теплое одеяло.

Глава 7.

Я открыл глаза и обнаружил себя на койке в своей палате, освещаемой лучами закатного солнца. Теперь я видел ее иначе, чем прежде. Наверное оттого, что наконец решил закрепиться в этой действительности. Вроде бы особых внешних изменений не наблюдалось: все те же белые стены и потолок, в дальнем левом углу от меня находилась дверь, койка делила стену, к которой была приставлена изголовьем, пополам; окно было прямо напротив двери, чуть правее него к стене был приставлен небольшой деревянный стол и стул, вот, собственно, и все. Три другие угла комнаты пустовали, а пол был покрыт светло-синим линолеумом, на высоком потолке располагалось несколько ламп, характерных для больничных заведений. Но, несмотря на оставшийся прежним скудный интерьер комнаты, все здесь казалось каким-то другим.

Поднявшись с койки и накинув халат поверх больничной пижамы, я подошел к окну. Как оказалось, я находился на третьем этаже, внизу виднелся двор лечебницы, он был не слишком большим и прерывался ограждением уже через пять-семь метров от здания, ограждение было высотой в несколько метров и, что примечательно, сверху было покрыто колючей проволокой. За ним находилась, по-видимому, какая-то промышленная зона с множеством складских помещений. Учитывая тот факт, что я мог наблюдать закат, это окно выходило на запад. Однако, какой толк мне был со всей этой информации, оставалось загадкой.

Не зная, что еще делать, я решил прогуляться. Открыв дверь, я вышел в коридор. Можно было повернуть направо и пройти совсем небольшое расстояние до общей комнаты или налево: в этом направлении коридор тянулся так далеко, что нельзя было увидеть, где он заканчивается.

Первым, что бросилось в глаза, была пустынность, царившая повсюду, а еще полное отсутствие каких-либо звуков. Какое-то время постояв перед открытой дверью палаты, я все-таки решил пройтись в общую комнату, чтобы узнать, был ли там кто-нибудь.

Каково же было мое удивление, когда, переступив порог обыкновенно шумного помещения, как я мог судить хотя бы по тем двум разам, что был здесь (о которых, по крайней мере, помнил), я оказался в царстве безмолвия без единой живой души вокруг. Диваны и пуфы стояли в хаотическом беспорядке по разным углам помещения, одна лишь колонна, как и всегда, оставалась на своем месте в центре, соединяя потолок с полом.

Цвета в надвигающихся сумерках потускнели, излучая атмосферу тоскливой безысходности. Жизнеутверждающие настроения были результатом совместной работы солнечного света, в дневное время льющегося через огромное во всю стену окно на восточной стороне, и ярких тонов, присутствовавших в мебели, мягком ковре, стенах и потолке. Но когда этот тандем нарушался, вся концепция портилась или попросту менялась. Пока я размышлял над этим, медленными шагами продвигался вглубь общей комнаты, изучая ее. Внезапно я споткнулся обо что-то и