Сократ и афиняне - Джала Джада

— Да, любезный Зопир, я есть тот самый Сократ, о котором ты так хорошо отзывался. Спасибо тебе, и извини, что сразу не сказал, кто я, а начал вести с тобой беседу на заинтересовавшую меня тему. Очень уж она интересна и давно меня волнует.

Окаменевшая на миг физиономия физиогномиста стала расплываться в улыбке, а потом послышалось некое подобие шипения змеи вперемешку с клекотом орла, бульканьем водопада, рыком льва и еще какими-то неясными и трудно определяемыми звуками. Зопир, из глаз которого лились слезы, положил руки на крепкие плечи Сократа. Наконец из этого бурлящего котла ударил фонтан таких громких и визгливых звуков, что — уже вторично за этот день — агора на миг замерла, животные вздрогнули, а птицы разом всей стаей вспорхнули.

— Дорогой Сократ, я не стыжусь, это слезы радости и счастья, оттого что исполнилась мечта встретиться с тобой, побеседовать… А чего это я так кричу?.. Я… — заволновался еще больше Зопир. — Я… слышу… Сократ, я снова слышу нормально! Это чудо! Оно от радости, от счастья!!!

Теперь во всей агоре смеялся лишь один человек. И этим человеком был счастливый Зопир, к которому от потрясения вернулся слух.

Собравшиеся смотрели на Сократа и ждали, когда Зопир досмеется.

— Зопир прав, — кратко, громко и четко заявил Сократ, вызвав бурю чувств у слушателей. И возгласы удивления, и смех, и слова возмущения и даже проклятия — все посыпалось со всех сторон. И было не совсем понятно, кого ругали: то ли физиогномиста Зопира, сбросившего покрывала, обнажившего истину, то ли Сократа, который вдруг предстал в таком неприглядном виде…

— Зопир прав, — повторил Сократ. — Все так и есть. Но я свои низменные вожделения с юности подчинил разуму. Поэтому вы жили рядом, — обратился он к собравшимся афинянам, — с другим Сократом и знаете другого Сократа, а не того, которого увидел Зопир. И все-таки, любезный Зопир, если теперь ты слышишь уже нормально, не мог бы ты проявить любезность и все-таки помочь мне до конца прояснить вопрос, о котором мы с тобой беседуем.

— Извини, Сократ, я от радости забыл, о чем мы беседовали, когда я был глухим? — с улыбкой спросил Зопир.

— Если истина у богов, как ты утверждаешь и как я правильно тебя понял…

— Да, так. Истина полностью может быть только у богов.

— Как же поступать людям, если они ни разумом, ни гаданием, ни тем и другим одновременно не могут постичь истину? Мы прервались, милый Зопир, на том месте беседы, где ты запальчиво приписал мне божественный ум и не ответил на мой вопрос о том, все ли люди обладают божественным умом или это дано только некоторым.

— Только некоторым, дорогой Сократ. Только некоторым, иначе все были бы мудрецами.

— Чем же, по-твоему, мудрецы отличаются от не мудрецов, от остальных людей? Не можем ли мы вместе это выяснить, дорогой Зопир? И еще меня очень интересует: делают ли людей мудрецами от рождения боги или люди могут достичь этого своими усилиями?

— Я думаю, на примере твоего ответа на мои, извини, обвинения тебя в порочности и сладострастии, что делают людей мудрецами боги, но нужны и усилия самого человека. Я слышал, что на вопрос твоего отца, как ему воспитывать сына, оракул, который принес Хэрофонт из Дельф, гласил: «Не надо ему мешать быть самим собой!» Это значит, что боги уже предопределили твой путь от рождения. Но ты сам только что сказал, что они заложили в тебя столько порочного, что тебе пришлось проявить усилия, чтобы стать тем, кто ты есть. Правильно ли я рассуждаю, дорогой Сократ? — спросил Зопир, глядя на собеседника блестящими от радости, счастливыми глазами, на которых все еще не просохли слезы.

— Так как все это становится мне более ясным и понятным, думаю, что очень правильно. Тогда ответь еще на один вопрос, дорогой Зопир, что же надо для того, чтобы выбрать истинный путь, предопределенный богами, которые — видимо, для испытания человека — вкладывают в него от рождения еще и много порочного.

— Не оскорбляй богов, — раздался из толпы голос.

Сократ оглянулся на голос, но продолжал беседу с Зопиром.

— Учиться!

— У кого?

— У учителей мудрости, дорогой Сократ, — польстил собеседнику Зопир.

— Вот тут самый трудный вопрос, любезный Зопир, где мы с тобой не поняли друг друга. Ответь: если ты хочешь, чтобы твой сын стал хорошим гончаром, к кому ты поведешь его учиться — к гончару или к софисту, или к кому-то еще другому?

— Конечно же, к гончару.

— А если ты захочешь, чтобы он стал кузнецом, то к кому?

— К кузнецу.

— А если стратегом?

— Понятно же, к опытному военачальнику!

— То есть к тем, кто знает свое ремесло?

— К тем, кто знает свое ремесло хорошо.

— А кто знает свое ремесло хорошо, если никто из людей не может постичь истины, ибо она у богов? — продолжал испытывать своего собеседника Сократ.

Но Зопир теперь и не думал сердиться и обижаться, он очень хотел понять, к чему приведет их разговор. И не сомневался, что прикоснется к великой мудрости знаменитого афинянина, который с виду оказался совсем не таким, каким Зопир себе его представлял.

— Значит, никто и не может, дорогой Сократ. Но я чувствую, вижу по лицу, — засмеялся Зопир, вспомнив свою профессию, — что у тебя есть ответ. И не мог бы ты, дорогой Сократ, поделиться им с нами, — физиогномист обвел рукой вокруг себя, указывая на изрядно поредевшие ряды слушателей.

— Я полагаю верным то, что знает каждый афинянин с детства.

— Что же это за знания, дорогой Сократ?

— Афиняне знают, что в каждом человеке есть от рождения его собственный деймоний, или гений — дитя богов. Оно и дает возможность каждому человеку стать божественно мудрым, каким бы ремеслом он ни занимался.

— Но почему же тогда не все люди становятся мудрецами? И гончары, и кузнецы, и банщики, и лекари, и пекари, и повивальные бабки, и софисты, и скульпторы, и цирюльники, и корабельщики, и кожевники, и виноделы, и все другие бывают и хорошими, и плохими. Не скажешь ли, мудрый Сократ, как им всем стать обладателями божественной истины хотя бы в своем ремесле?

— Секрета нет, дорогой Зопир, я уже сказал, это знает каждый афинянин. Поэтому им даже неинтересно слушать наш разговор, видишь, они расходятся.

— Я в Афинах недавно и многого не знаю. Буду очень благодарен тебе, Сократ, если испытаешь, как говорят те, кто тебя знает, и меня на моего деймониона.

— Ты продолжаешь забавляться, дорогой Зопир, над стариком, спрашивая о том, что сам прекрасно знаешь. Почему же не каждый человек является мудрецом, если в каждом есть дитя богов, как ты сам думаешь, ответь мне честно.

— Потому что деймоний, если он дитя, должен расти. Надо его воспитывать, как и любого ребенка, — проявил смышленость Зопир, изо всех сил стараясь не отставать от хода мыслей почитаемого им Сократа.

— Точнее никто бы не мог сказать, Зопир. Ты ухватил саму суть дела. И кто может помочь в этом?

— Понял! Понял! — закричал Зопир так громко, как кричал, когда был глухим. — Как же я сам до этого раньше не додумался! Это же так просто! Учителя мудрости помогают пробудить, взрастить и воспитать деймония в себе, а не учат ремеслу. Но если ремесленник не разбудил своего гения, то он никогда не станет истинным мастером. Тогда ему никогда не достигнуть божественной истины. Божественную истину в своем ремесле может постичь только тот, кто с помощью учителей мудрости разбудил в себе дитя богов, своего гения. А с помощью мастера научился своему ремеслу. Держать молоток и зубило научит скульптор, но для того чтобы создать произведение искусства, нужно разбудить, вырастить, развить в себе своего деймониона. Нужно самому трудиться над собой! Так, как трудился ты, дорогой Сократ! Трудился так, что никто из афинян в течение почти 70 лет не заметил того Сократа, которым ты был бы, если бы сам не растил в себе своего деймониона! Я правильно все понял, дорогой Сократ? — на одном дыхании проговорил Зопир.

— А притворялся, что тебе нужен учитель, — устало ответил Сократ, глядя на своего нового и так неожиданно появившегося ученика.

Авгий уже заканчивал работу, когда чуткий слух Сократа уловил странную тишину, причиной которой явно не могли быть руки Авгия, куском холста вытиравшего ему щеки и уши. Странность была даже не в том, что исчезли звуки. Вместе со звуками исчезли движения, колебания, дрожания — все замерло. Сократ открыл глаза и на мгновение испугался — не ослеп ли?! Кругом было темно. Окружавшие Авгия и Сократа люди, как и все остальные на агоре, замерли, глядя на линию горизонта. От Пирея к Афинам наползала невиданная для этого времени года огромная черная туча. Надо сказать, что погода в Афинах всегда была предсказуема. Зима длилась недолго — один или иногда два месяца (гамелион и антестерион[9]), но снег выпадал обильный, удивительно мягкий и ослепительно белый. В элафеболион начинались обильные дожди — с неба лились такие потоки, что снег исчезал за одну декаду. Становилось тепло, и начинали зеленеть деревья.