Желябов - Александр Воронский

…Прибавьте еще неотразимое впечатление от речей Желябова, и моя наэлектризованность в данном случае понятна. Я не считал покушения даже убийством, т. е. мне ни разу не нарисовывались в голове кровь, страдания раненых и т. д., но покушение рисовалось каким-то светлым фактом, переносящим! общество в новую жизнь. Под влиянием речей Желябова я чувствовал себя участником в достижении этого блага и был даже счастлив, принося себя в жертву… Желябов даже мог развить во мне партийность, чего "е мог сделать никто из прочих лиц, сталкивающихся со мной, потому что он смотрел шире партии и за ней видел свет…[69]

К заявлениям Рысакова следует относиться с величайшей осторожностью. Рысаков старается представить себя невольной жертвой "неотразимого" Желябова; однако отзыв его на этот раз совпадает с отзывами и других современников Андрея Ивановича.

Работа народовольцев среди петербургских рабочих нашла отклик и в провинции. В Москве, в Одессе, в Киеве, в Харькове, в Ростове тоже возникли рабочие кружки. Они сохранялись иногда и после разгрома народовольцев, хотя тоже сильно страдали от арестов и предателей. Из них вышло потом немало марксистов, борцов за рабочее дело.

Словом, значение Андрея Ивановича в русском рабочем движении значительно. Пропаганда его и агитация сбивались на общие рассуждения о смелых людях, о правде и справедливости. Он был далек от идей Коммунистического манифеста, не сумел соединять рабочее движение с социализмом и оценить это движение с точки зрения борьбы классов. Желябов преувеличивал значение террора и цареубийства. Все это было. Но рабочие не забудут, что народовольцы, и средь них в первую очередь Андрей Иванович, дали рабочему делу в России ощутительный толчок. Желябов учил рабочих политической борьбе с самодержавием, расправе над помещиками, заражал их революционной отвагой, укреплял веру в окончательную победу социализма.

Недаром, когда были взяты первомартовцы и судились, среди петербургских рабочих, знавших Желябова, Перовскую, Михайлова, бродили мысли насильственным путем освободить их.

Тогда рабочим не удалось отплатить, как следует, палачам своего Тараса. Они это сделали позднее.

КЛЕТОЧНИКОВ. "МЕЛКИЕ ДЕЛА"

Николай Васильевич Клеточников, скромный судейский чиновник, чахоточный, тихий, робкий Б движениях, приехав в столицу из Крыма, предложил себя Исполнительному комитету для работы в терроре. Александр Михайлов уговорил Клеточникова вместо террора проникнуть в Третье отделение и, получив согласие, свел его с некоей акушеркой Кутузовой, которую подозревали в связи с тайным политическим сыском. Клеточников поселился у Кутузовой, стал проигрывать ей мелкие денежные суммы, расположив ее к себе вдобавок и скромным своим) поведением. Кутузова призналась Клеточникову, что она, действительно, услужает жандармам, и помогла ему устроиться старшим делопроизводителем в Третье отделение. Через Клеточникова проходили распоряжения об арестах и обысках, шпионские донесения, тайные циркуляры, розыски и т. п. В продолжение двух лет Клеточников предупреждал партию о провокаторах и мерах, предпринимаемых охранниками. Михайлов строжайше охранял Клеточникова, распустил слухи, будто Клеточников уехал из Петербурга, вел с ним сношения самолично либо через Ошанину, члена Исполнительного комитета.

Клеточников преклонялся перед Михайловым. По службе Николай Васильевич отличался отменным усердием, начальство вполне ему доверяло. Когда Михайлов по своей личной оплошности был арестован, Клеточников стал видеться с Баранниковым. На его квартире он и был взят засадой, тоже случайно: арест Баранникова произвело градоначальство, о действиях которого Клеточников сведений не имел. На другой день после ареста Клеточникова на его имя пришло письмо, в нем он приглашался на свидание с неизвестным человеком на Невский проспект. По сличению почерка этого письма с почерком казенного государственного преступника Желябова, знакомство и сношения с которым Клеточниковым отрицались, эксперт пришел к заключению, что упомянутое письмо написано Желябовым. Так утверждал обвинительный акт по делу 20 народовольцев[70].

О себе Клеточников рассказал на суде: — До 30 лет я жил в глухой провинции среди чиновников, занимавшихся дрязгами, попойками, вообще ведших самую пустую бессодержательную жизнь. Среди такой жизни я чувствовал какую-то неудовлетворенность, мне хотелось чего-то лучшего. Наконец, я попал в Петербург, но и здесь нравственный уровень общества не был выше. Я… нашел, что есть одно отвратительное учреждение, которое развращает общество. которое заглушает все лучшие стороны человеческой натуры и вызывает к жизни все ее пошлые, темные черты. Таким учреждением было III отделение… Я очутился в III отделении. Вы не можете себе представить, что это за люди! Они готовы за деньги отца родного продать, выдумать на человека какую угодно небылицу, лишь бы написать донос и получить награду. Меня просто поразило громадное число ложных доносов…

Клеточников погиб в Алексеевском равелине. Надо полагать, что этот страж партии связь свою с Андреем Ивановичем отрицал по обычным тактическим соображениям…

…Деятельно занимаясь подготовкой цареубийства, Желябов находил время и для работы среди учащейся молодежи. В частности 8 февраля 1881 г., т. е. за три недели до нового, решающего покушения, в университете состоялся торжественный годичный акт. Студенты давно уже были взбудоражены ложными посулами министра Сабурова относительно разных льгот и вольностей. Среди молодежи действовал тайный центральный университететский (кружок; одним из его главных организаторов по поручению Исполнительного комитета являлся Андрей Иванович. Центральный кружок узнал, что верноподданное студенчество решило устроить овацию начальству, и со своей стороны предпринял меры, чтобы этого не случилось. 8 февраля в университет на акт собралось много народу. Когда проф. Градовский прочитал отчет, раздались рукоплескания. Но в это же время с хор выступил оратор Коган-Бернштейн. Он заявил, что требования студентов остаются без внимания.

— Мы не позволим, — крикнул он — издеваться над собой. Лживый и подлый Сабуров найдет в рядах интеллигенции своего мстителя! Поднялся оглушительный рев, с хор полетели прокламации. Из толпы выделился студент первого курса Папий Подбельский; протиснувшись к Сабурову, он нанес ему пощечину, за что потом был сослан в Сибирь.

Об этом дне В. Дмитриева в, своих воспоминаниях рассказывает:

— Когда мы вышли из университета, я была словно: в угаре и теперь (совершенно не могу припомнить, как и почему мы очутились в зале какого-то ресторана на Васильевском острове. Большая полутемная, с низким сводчатым потолком, зала была почти пуста, и только несколько поодаль от нашего стола, тоже за чайными стаканами, сидели двое. Один ко мне спиной, лица его я не видела, другой бросался в глаза чрезвычайно выразительной физиономией с большой темной бородой и длинными густыми волосами, откинутыми назад над высоким белым лбом, Вскоре отворилась дверь, и к ним подошел третий, очень молодой человек, блондин, с нежным, почти девичьим цветом лица и ярким румянцам на щеках. Склонившись с к сидящим, он, улыбаясь и блестя глазами сказал что-то им, и вслед затем все трое поднялись и вышли. Мужчина с бородой был Желябов, а румяный блондин — Коган-Бернштейн…[71]