Желябов - Александр Воронский

Об этом дне В. Дмитриева в, своих воспоминаниях рассказывает:

— Когда мы вышли из университета, я была словно: в угаре и теперь (совершенно не могу припомнить, как и почему мы очутились в зале какого-то ресторана на Васильевском острове. Большая полутемная, с низким сводчатым потолком, зала была почти пуста, и только несколько поодаль от нашего стола, тоже за чайными стаканами, сидели двое. Один ко мне спиной, лица его я не видела, другой бросался в глаза чрезвычайно выразительной физиономией с большой темной бородой и длинными густыми волосами, откинутыми назад над высоким белым лбом, Вскоре отворилась дверь, и к ним подошел третий, очень молодой человек, блондин, с нежным, почти девичьим цветом лица и ярким румянцам на щеках. Склонившись с к сидящим, он, улыбаясь и блестя глазами сказал что-то им, и вслед затем все трое поднялись и вышли. Мужчина с бородой был Желябов, а румяный блондин — Коган-Бернштейн…[71]

Не трудно догадаться, что Коган-Бернштейн пришел на явку дать отчет о событиях представителю Исполнительного комитета, руководившему движением. Андрей Иванович не гнушался и самой обыденной, "черной" работой. Люстиг, у которого собирались члены Исполнительного комитета и который оказывал партии разные услуги, впоследствии на суде отмечал, что по просьбе Желябова он получал деньги, пожертвования разных лиц, передавал средства Желябову, а также выполнял и другие поручения.

— Однажды Желябов попросил меня принять на время со станции железной дороги ящики с печатным станком… Я сначала не хотел на это согласиться и даже говорил Желябову, что это не совсем удобно, т. к. за моей квартирой, невидимому, следят, но Желябов сказал, что другой квартиры нет никакой. Поэтому я согласился, Желябов сказал, что за ящиком он сам пришлет…

О Желябове Люстиг отзывался с любовью: — "Тарас (Желябов) заинтересовал меня, как уроженец юга, мой земляк, но, (впрочем, и вообще он был весьма симпатичен".

Андрей Иванович сам распространял литературу, передавал паспорта, адреса явочных квартир, ведал перевозкой печатных станков, переносил и перевозил динамитные трубки. Следователи и обвинители, встречались повсюду со следами кипучей деятельности Желябова и не однажды удивлялись ему.

Желябов был смертельно опасен врагам народа!..

ПОРТРЕТ

Знавшие и видевшие Андрея Ивановича в одни голос утверждают, что нет ни одного портрета, который давал бы верное представление о нем. Фотографическим снимкам не располагал и департамент полиции. Очень любопытны карандашные наброски, сделанные известным художником Конст. Маковским во время судебного процесса. Маковский осень 1880 г. провел в Ливадии, где писал портреты царя, его молодой жены Долгорукой и их детей. Художник преклонялся пред Александром II и был крайне возмущен цареубийством. На суд первомартовцев он выхлопотал себе входной билет. Ек. Л. сообщает:

— Маковский шел в суд, преисполненный чувством негодования против "злодеев" и, конечно, весь на стороне "благородных" судей. А на бумаге получилось совсем иное: беспощадное изображение старых отживших сановников, хищный прокурор, неумолимый жандарм, красавец со стеклянными глазами, с одной стороны, и простой, русский человек — с другой.

Особенно захватил его Желябов — и не столько внешним обликом, сколько сложной своей психикой. Маковский говорил о нем, старался понять его и не мог стряхнуть с себя его обаяния. На словах он называл его "злодеем", считая, что он был главным руководителем события первого марта, а на рисунках у не го Желябов не злодей, а герой. Из нескольких набросков видно, как мучило его это лицо, как он чего то искал в нем. Он рисовал его и в профиль, и en face, проходил дома пером; все время возвращался к нему. И рядом с этим портреты сановников (все хорошие знакомые Маковского) вышли у него до жути символичны. Никакой преднамеренности тут заподозрить нельзя…[72]

Вера Николаевна Фигнер находит, что Желябов изображен Маковским превосходно, но в момент страданья; во всяком случае, рассчитывать на портретную точность эти наброски не могут. Другой рисунок, помещенный в журнале "Былое" за 1906 г., 3, сделан защитником Спасовичем, Корба-Прибылева и Фигнер утверждают, что рисунок не дает никакого представления о Желябове. Как бы то ни было, фотографического снимка Желябова времен народовольчества у нас нет. В свое время нелегально распространялся карандашный рисунок, написанный по личным воспоминаниям Андржиковичем, лишь отдаленно напоминающий Желябова.

Каким представляется Андрей Иванович по отзывам и по описаниям его современников? О нем писали многие: Фигнер, Корба-Прибылева, Якимова, Фроленко, Дейч, Плеханов, Попов, Любатович, Ошанина, Семенюта, Белоконский, Ивановская, Тихомиров, Тырков, Иванов, Дмитриева, фон-Пфайль, барон Фукс, генерал Шебеко, лейбгвардеец Плансон, Окладский.

Одни считали Желябова по наружности привлекательным, другие — симпатичным, третьи — красивым, даже необычайно красивым, прекрасным.

Андрей Иванович был высокого роста, сильного телосложения, широкий в плечах. Во всем его облике было много крестьянского. Он обладал большой головой, черты его крупного, несколько скуластого лица отличались пропорциональностью, темнорусый шатен, он носил большую, окладистую, курчавую бороду; небольшие усы опускались концами вниз. Лоб имел белый, высокий, чистый, брови четкие, темноватые; к переносью они твердо сходились, Нос короткий, прямой. На щеках играл смуглый, здоровый румянец. Руки — крепкие, небольшие, изящные. О физической силе Андрея Ивановича, помимо случая с быком, Фроленко рассказывает: будучи в Липецке, участники съезда однажды перебрались через реку и направились в лес. Дорогой Желябов поспорил, что сможет поднять пролетку за заднюю ось. Тут же он подбежал к экипажу и приподнял его сзади с седоком. — Ну и сильный, — вырвалось невольно у одного извозчика… При разговоре, при смехе у Андрея Ивановича влажно и весело сверкали два ряда сильных и ровных зубов. Лицо и вся фигура Желябова носили отпечаток повелительности, силы, упорства, умеряемых, впрочем, открытой жизнерадостностью, ощущением избытка сил, чувствами содружества и самого неподдельного расположения к своим единомышленникам. Это же отражали и его прекрасные, небольшие серые глаза, иногда казавшиеся темными, очевидно, от окраски волос. Голову он держал несколько откинутой назад и приподнятой. Ходил Андрей Иванович по улице быстрой походкой, задумавшись, стискивая зубы, с силой сжимая руки, грудь держал широко распахнутой и выдвинутой вперед, как бы готовый к прямым и боевым встречам с врагом. Зимой носил длинное пальто и шапку, в них походил порою на купца. Недаром он так хорошо изображал в Александровске Черемисова. Андрей Иванович любил повеселиться, побалагурить, подурачиться, заразительно смеялся, пел заволжские и украинские песни; обладал даром превосходного рассказчика. С большой охотой повествовал он о своих студенческих похождениях, о схватках с полицией, с уличными забияками… Он обладал могучей натурой, в которой было много крови, физической силы, мускулов, просвечивающих сквозь кожу, плоти, земной, жадной до жизни, до всего, что она дарует. Но все это сочеталось у него с возвышенным духом, с мудрым самообладанием, с непреклонной волей и самоотверженностью. Впечатление от Желябова, точно от картин Рубенса, и бесспорно, рука великого художника невольно потянулась бы к кисти, если бы привелось ему увидеть необыкновенного террориста. В жизни, во всей фигуре его, как у Рубенса — преобладание алого цвета, свежести, лучистости, свободных, широких мазков, трепета, изобилия жизни, порой бурной страсти, порой неистовых жестов, сверкания, густоты, необычайного великолепия, звучности и яркости, однако, не нагроможденных, легких, соразмерных, тонких, одухотворенных, даже романтических, строгих, подчиненных высшему вдохновенному идеалу…