Противостояние - Юлиан Семенов

— Ну и оставьте для Кавказа свои обращения. А я вам гражданка Евсеева.

— Хорошо, гражданка Евсеева. Я приношу вам извинение. Пожалуйста, возьмите ручку и бумагу, напишите подробное объяснение, когда, при каких обстоятельствах и в связи с чем к вам пришел моряк, о чем говорил, как вы провели время, когда он ушел и когда обещал вернуться — если, конечно, обещал.

— А я вам не обязана писать. Спросили — ответила. Дальше — моя личная жизнь, она вас не касается, она у нас законом охраняема.

— Вы совершенно правильно ответили, гражданка Евсеева. Но, во-первых, речь идет не о вашей личной жизни, а о преступнике, которого преследует уголовный розыск Советского Союза, во-вторых, вы работаете не во «вторсырье», а в ювелирном магазине, имеете доступ к драгоценностям, и наконец, в-третьих, если вы знаете, когда моряк был намерен вернуться в Смоленск, но не говорите мне об этом, я привлеку вас к суду за пособничество особо опасному преступнику.

— А какие у вас есть для этого основания? Нет у вас никаких оснований меня привлекать.

— Значит, вы не хотите помочь нам захватить врага?

— А я вам так не сказала. Я сказала, что писать ничего не буду. Есть вопросы — задавайте. И карточки свои со стола уберите, тошно смотреть.

Тадава послушно убрал фотографии, аккуратно положил потрепанную канцелярскую папку крокодиловой кожи в портфель, спросил разрешения закурить, достал пачку «Примы», затянулся, ощутив горьковатую синеву табачного дыма, и спросил:

— Вас не удивил его приход?

— Чего ж удивляться? Он видел меня, а я его глаза запомнила…

— Он спрашивал вас о Кротовой?

— На этот вопрос я отвечать не буду.

— Почему?

— Не буду — и все.

— О вашей работе спрашивал?

— Чего-то спрашивал… Он о камнях говорил красиво, какой камень какому зодиакальному знаку принадлежит, почему так считают…

— Он вам какие-нибудь камни показывал?

— Да.

— Какие?

— Изумруд.

— Один?

— Да.

— Кольцо?

— Да.

— Дорогой камень?

— В магазине сейчас такие реализуют… Грани хорошие, цвет, глубина, все при нем.

— Не говорил, откуда он у него?

— Что я, милиционер, такие вопросы задавать?

— На море вам съездить не предлагал?

— Не буду я на такие вопросы отвечать, сказала же!

— Значит, в Адлер он вас все же позвал. Кротову он, впрочем, приглашал в Батуми.

— Не сталкивайте нас лбами, не столкнете…

— Бутылка, которую он принес, осталась?

— Я бутылки не сдаю, я их выбрасываю в мусоропровод.

— Шампанское и водка?

— Я ж сказала — не лезьте в мою личную жизнь. Ее у меня и так слишком мало, чтоб я с другими делилась.

Тадава поднялся:

— Я надеюсь, вам не придется казнить себя за то, что вы не захотели нам помочь обезвредить преступника. Мы постараемся поймать его без вашей помощи. Но если случится горе, оно будет непоправимым. А этого можно избежать, расскажи вы нам все. Я хочу, чтобы вы запомнили эти мои слова. До свиданья, гражданка Евсеева.

С этим и ушел. Дверь прикрыл очень аккуратно, так закрывал дверь своего «жигуля»; очень сердился, когда сильно хлопали, хотя сейчас ему хотелось так рвануть на себя медную, в форме львиной морды ручку, чтобы из-под косяка посыпалась штукатурка.

«ГУВД Исполкома Магадана, майору Жукову.

Прошу срочно опросить знакомых Петровой, не было ли у нее кольца с зеленым изумрудом, «хороших граней» — это выражение ювелира прошу перепроверить у соответствующих специалистов, чтобы доходчивее объяснить вопрос свидетелям.

Майор Тадава».

«Тадаве по месту нахождения.

У Петровой было изумрудное кольцо.

Жуков».

«Майору Тадаве из отдела Управления УГРО МВД СССР.

На имя полковника Костенко получены списки лиц, сдавших заявления на поступление в рыбфлот СССР в период с ноября по настоящий день. Ни Милинко, ни Минчакова в списках нет. Однако есть Пинчуков, 1925 года рождения, из Весьегонска, имя и отчество сходятся с именем и отчеством погибшего Минчакова. Проживал по адресу: Весьегонск, Озерная, 3. Но на фотографии, приложенной к делу, лицо человека обезображено шрамом, правый глаз косит.

Полковник Кириллов».

«Полковнику Кириллову.

Прошу передать фото Пинчукова в НТО для исследования. Отправлена ли справка по месту жительства Пинчукова? Где находится в настоящее время? Прошу сообщить, в какой флот оформлялся?

Тадава».

«Майору Тадаве.

Фото Пинчукова — по заключению экспертов — в определенных параметрах соответствует фотографии Кротова, которой мы располагаем, однако категорический ответ экспертиза отказывается дать в связи с плохим качеством фото. Пинчуков действительно проживал до января с. г. по указанному адресу, косоглаз, имеет шрам на лице. После принудительного лечения в антиалкогольном диспансере № 12 домой не вернулся из-за жены, которая не хочет, чтобы дети видели отца-алкоголика. Где находится в настоящее время, неизвестно. Сосед Антипов говорит, что Пинчуков выражал желание во время их последней встречи, когда жена не пустила его домой, уехать на лесозаготовки. Пинчуков проходил оформление в Калининградском рыбном флоте.

Полковник Кириллов».

РАБОТА-IX

(Берлин, ГДР)

Пауль посадил Костенко за большой стол в библиотеке своего института, разложил перед ним папки:

— Смотреть начинайте слева направо, я подобрал все по порядку: от частного к общему, от Кротова к его хозяевам. По-немецки читаете?

— Со словарем, — ответил Костенко, — я же признавался.

Пауль рассмеялся:

— Понятно. Появятся трудности — я к вашим услугам, Владислав.

Ударение на этот раз он поставил русское, на последнем слоге, а Костенко отчего-то сразу же вспомнил учительницу Александру Егоровну из Адлера и то, как она навязчиво повторяла: «Козел», «Козел» — ни разу не произнесла имени своего ученика — «Гоша». А ведь хорошее имя, Гоша, Георгий…

…В первой папке хранилось уголовное дело по обвинению Николая Ивана Кротова, 1923 года рождения, унтер-офицера «русской освободительной армии» в сожительстве с имперской подданной Греттой Пикеданц, урожденной Эленберг, 1907 года рождения.

Это был, однако, лишь первый пункт обвинения. Второй и третий показались Костенко куда как более серьезными: «избиение имперской подданной при попытке ограбления ее ювелирного магазина».

Пауль, поняв недоумение Костенко, помог ему:

— При Гитлере все вывезенные с родины славяне, французы, голландцы, поляки, чехи, сербы давали подписку, что не будут сожительствовать с немецкими женщинами: это запрещалось расовыми законами Гитлера — «разжижение арийской крови грязными недочеловеками». Нарушение обязательства каралось заключением в концлагерь… Объяснение Кротова прочитайте особенно внимательно, это любопытный документ.

Костенко еще раз пролистал страницы, нашел объяснение, потом вернулся к самому началу дела, впился глазами в лицо Кротова: тот улыбался в камеру. Формочка пригнана, волосы на пробор. Вот какая мне нужна, по ней можно искать. Несмотря на возраст, глаза, брови, нос, лоб — неизменны.

В третий уже раз прочитал собственноручное объяснение Кротова:

«Я, Николай Иванович Кротов, унтер-офицер РОА, награжденный великим фюрером германской нации Адольфом Гитлером «Железным крестом» за выполнение особых заданий в тылу большевиков, вынужден заявить, что виновным в предъявленном обвинении себя не признаю. Гретта Пикеданц не была со мною в близких отношениях, она лишь сдавала комнату в своем доме. Невозможность наших близких отношений объясняется тем, что я дал подписку о несожительстве с женщиной высшей расы. При этом фрау Пикеданц старше меня на шестнадцать лет и страдает пороком — хрома на левую ногу. И я ее не бил. Я оборонялся от нее, когда она решила, что я спустился в ее ювелирный магазин со второго этажа (где снимал комнату), чтобы ограбить ее, а я на самом деле лишь рассматривал драгоценности, потому что в России никогда не видал ни золота, ни камней».

Костенко несколько раз провел карандашом по размашистым строчкам объяснения, насчитал двенадцать синтаксических и семь орфографических ошибок.

«А ведь аттестат дали мерзавцу, — зло подумал он. — Демократия, чего там. А если бы чудо? Не было б войны? Или остался б в тылу? Вдруг бы у нас выбился? Ужас ведь…»

Далее шел приговор: три года каторжных работ; правка о транспортировке Кротова в концлагерь «Дора»; вербовка его там службой СД зоны; записка о присвоении новому агенту клички «Кротик»; его папка с четырьмя рапортами унтершарфюреру СС Уго Раушке:

№ 1

«24 ноября.

Вчера провел доверительную, «дружескую» беседу с пленным полковником Сагадеевым и майором Иваньковским на тему «Создание подпольных антифашистских групп». Я изложил план, разработанный вами. Сагадеев отнесся к предложению положительно, но Иваньковский сказал, что об этом рано думать, стал расспрашивать про мою историю. Я объяснил, что после «пыток» в так называемых «застенках гестапо» на Александерплаце отправлен сюда, в так называемый «лагерь смерти», и что если нам не думать о восстании, то так называемые «палачи» всех уничтожат. Иваньковский потребовал, чтобы я назвал имена людей, с которыми сидел в камере, что дает возможность предположить его принадлежность к гепеушникам или же и здесь укрывшиеся от возмездия комиссары велели ему заниматься большевистской контрразведкой и конспирацией.