Man and Boy, или История с продолжением - Тони Парсонс

— Ты не нервничаешь, — сказал я. — Ты возбужден. С минуты на минуту ты выйдешь на сцену и будешь развлекать всю страну. Разумеется, ты возбужден. А кто бы на твоем месте был спокоен?

— А мои ночные кошмары?

— Нервы тут ни при чем. Это возбуждение. Выучи мантру телеведущего и произноси ее нараспев снова и снова: «Я не нервничаю, я возбужден».

— Я не нервничаю, — послушно повторил Эймон. — Я возбужден.

— Все верно.

Оператор подошел к нам со стаканом белого вина в одной руке, сосиской в тесте в другой и сказал Эймону, что это было лучшее шоу, которое он когда-либо снимал.

— Хочешь напиться по-настоящему? — спросил меня Эймон.

— Извините, джентльмены, — начал чернокожий вышибала размером с вагонетку для угля, и в его устах это обращение прозвучало как надпись в общественном туалете, — к нам приходят в корпоративной одежде.

— В корпоративной одежде? — переспросил я.

— Костюмы, галстуки. Бизнес-стиль.

Но, слава богу, потом другой вышибала, белый парень размером с такую же вагонетку, узнал Эймона.

— Все нормально, Крис, — произнес он, поднимая красный бархатный шнур перед входом в клуб. — Как поживаете, Эймон?

Все вокруг улыбались и приветствовали нас. Мы были желанными гостями, я и мой знаменитый друг. Мы вошли в полутемный зал клуба, и я вдруг понял, что никогда еще не был так трезв.

По всему бару расхаживали стройные полуобнаженные девушки — нет, скорее на три четверти обнаженные девушки, если не на девять десятых обнаженные девушки; они корчились, вертелись и танцевали перед сидящими бизнесменами, на лбу у которых блестели капли пота, а пузатые тела были парализованы пивом и желанием. На всех девушках красовались пояса с чулочками, за пояса были заткнуты десяти и двадцатифунтовые банкноты.

Не слишком возбуждайся, — предупредил Эймон. — Это может плохо отразиться на твоем кошельке.

Мы спустились по лестнице в другой полутемный зал. Улыбчивая чернокожая девушка в маленькой белой балетной пачке поздоровалась с Эймо- ном, назвав его по имени, и отвела нас к столику возле сцены, где другие девушки, на которых из одежды были только туфли на высоком каблуке и нитки для чистки зубов вместо трусиков, скользили вверх-вниз по шестам.

Они и их полуодетые сестры, мучившие служащих среднего ранга по всему залу, танцевали под песню одной из этих новых американских певичек, чье имя мне никак не удается запомнить, — той, которая хвастается, что она одновременно и стерва, и любовница. Это была какая-то новая песня. И я понял, что уже отстал от времени.

Нам подали бутылку шампанского. Я сказал Эймону, что хочу пива, но он ответил, что за этими столиками можно пить только шампанское. Там, где мы сели, шампанское подавалось в принудительном порядке.

Появилась блондинка, похожая на мраморную статуэтку, в одеянии, похожем на одноразовое вечернее платье. Она улыбнулась мне так, словно мечтала обо мне всю свою жизнь.

— Меня зовут Венера. Хотите танец?

Какого черта! Можно и потанцевать.

— Конечно, — согласился я, встал и начал переминаться с ноги на ногу в том убогом подобии танца, которое распространено в наше время. Мне было хорошо. Песенка про стерву и любовницу в одном лице, в конце концов, оказалась не так уж и плоха.

— Нет, — нетерпеливо остановила меня Венера. Я тут же заметил, что она говорит с бирмингемским акцентом. — Вы не танцуете. Вы просто сидите — вот так.

Она показала на бизнесменов, сидевших на стульях и, тихо вожделея, глядевших, как девушки сгибаются вдвое и подмигивают, глядя им между ног, или почти задевают разбухшие вены на их пьяных носах своими умопомрачительными сосками.

— Я танцую для вас, о'кей? Вы сидите и смотрите. Дотрагиваться запрещено. Одна песня — десять фунтов. Как минимум.

— Может быть, позже, — сказал я, садясь и отхлебывая шампанское. Венера исчезла.

— Расслабься, Гарри, — улыбнулся Эймон. — Ты не нервничаешь, ты просто возбужден. — Он шлепнул меня по спине и захохотал. — Ты мой лучший друг, ты, ублюдок гребаный! Как у тебя дела, мать твою?

— Прекрасно, — ответил я. — Мой отец лежит при смерти в раковой палате, а моя жена — то есть, моя бывшая жена — собирается отнять у меня сына.

Он посмотрел на меня с неподдельным беспокойством. Что непросто, когда у тебя в руке бокал с шампанским, а вокруг танцуют обнаженные девушки.

— Как дела у твоего отца?

Вроде, на сегодняшний момент положение стабильное, — вздохнул я. — Доктора так говорят. Это означает, что нет явного ухудшения. Если он продержится еще немного в таком состоянии, может быть, его отпустят домой. Правда, дома ему лучше не станет.

— Потанцевать для тебя, Эймон? — предложила молодая азиатская девушка с волосами до пояса, заглядывая через плечо Эймона.

Она была единственной азиаткой в клубе. Еще было несколько чернокожих, но по большей части здесь были блондинки, натуральные или крашеные. Это все равно, что листать «Плейбой». Здесь правили бал блондинки.

— Попозже, — ответил Эймон, снова поворачиваясь ко мне, и красавица азиатка в ту же секунду растворилась в сумерках. — Мне жаль твоего отца, Гарри. И конечно, у тебя в скором времени наверняка начнется тягомотина по поводу того, что твоя бывшая миссис возникает. Но ты не вешай носа, ты, урод! — Он осушил свой бокал и наполнил его снова. — Зато у тебя есть Сид. Великолепная девушка!

— С ней тоже покончено, — сказал я.

— Хотите танец? — спросила меня какая-то блондинка с пышными формами.

— Нет, спасибо, — отказался я. Она ушла, ничуть не обидевшись. — У нас с Сид возникли проблемы.

— Проблемы? — переспросил Эймон. — На церемонии награждения было такое впечатление, что у вас все идет как по маслу.

У нас все хорошо, когда мы вдвоем. Но у нее есть ребенок. И у меня есть ребенок. Они замечательные дети. Но это означает, что у нее есть бывший муж. А у меня — бывшая жена. И получается как-то слишком много народу.

— Так в чем ваша проблема?

— Ну, самая большая проблема в том, что она меня послала. Но она меня послала, потому что я иногда бываю подавлен тем, что вокруг слишком много народу. И потому что она думала, будто я хочу — как идиотски это звучит! — чего-то типа идеальной любви. Может быть, она права. Ее бы устроило все так, как оно есть. А меня почему-то не устраивает.

— Потому что ты романтик, Гарри, — сказал Эймон. — Потому что ты веришь во все старые песни. А старые песни не подготавливают к реальной жизни. Они вырабатывают аллергию на реальную жизнь.

— А что плохого в старых песнях? По крайней мере в старых песнях никто не утверждает, как здорово быть одновременно стервой и любовницей.

— Ты влюблен в саму любовь, Гарри. Ты влюблен в идею любви. Сид — великолепная девушка, но что в ней особенно для тебя привлекательно, — это то, что ты с ней не можешь остаться.

Это была неправда. Я скучал по ней. Особенно я скучал по тому, как она обнимала меня во сне. Большинство пар поворачиваются друг к другу спиной, когда приходит пора спать. Но только не она. Она прижималась ко мне и обнимала меня так, словно старалась сделать нас плотью единой. Это смешно, я понимаю, это — несбыточная мечта. Но она заразила меня этой мечтой. И мысль о том, что мы никогда больше не будем так спать, была непереносима.

— Она особенная, — сказал я.

— Посмотри вокруг! — Эймон попытался наполнить мой бокал, но я прикрыл его ладонью. Я не очень умею пить, и к тому моменту уже здорово набрался. — Здесь сколько девушек? Сотня есть?

Я осмотрелся. По краям зала, где официантки в пачках ждали со своими фонариками и подносами, десятки девушек слонялись по мелководью клуба. Еще десятки ритмично корчились перед бизнесменами, которые плотоядно смотрели на них и хихикали, если их было несколько, а потом смотрели застенчиво и даже благоговейно, когда кто-нибудь из них покупал танец.

«Как же легко мы заводимся», — подумал я, тщетно пытаясь представить себе женщину, тающую при виде мужских ягодиц и тянущуюся к кошельку.

Лица мужчин, любующихся всей этой безукоризненной женской плотью — плотью, пышущей молодостью и тренажерным залом, а местами скорректированной хирургом, — говорили о том; что между ними и сидящим на цепи деревенским дурачком нет никакой разницы.

— Одна… две… три… — начал считать девушек Эймон, глотая шампанское, — восемь… девять… десять…

— Да, — заключил я. — Вероятно, сотня девушек здесь имеется.

— Они все особенные, Гарри. Здесь так много особенных девушек, что я даже не могу их сосчи- тать. Мир полон особенных девушек.

— Но не таких, как Сид, — заметил я.

— Чепуха! — заявил Эймон. — Абсолютная чепуха, Гарри.

Он опорожнил бокал, попытался наполнить его заново и, казалось, был очень удивлен, что бутылка пуста. Он заказал еще одну и по-дружески обнял меня.