Man and Boy, или История с продолжением - Тони Парсонс

Я обнял ее и почувствовал, как зеленое платье скользит у меня под руками. Я поцеловал ее. Она поцеловала меня в ответ. И тут зазвонил телефон.

— Салли, — сказал я. — Ей в голову пришла еще одна глубокая мысль.

— У нее там уже ничего не осталось, — рассмеялась Сид.

Но это была не Салли. Это была Джина. Однако обычного короткого гудка, как при междугороднем звонке, не раздалось. Поэтому я сразу понял, что Джина уже не в Японии. Это был местный звонок. Она снова в Лондоне.

— Я только что поняла одну вещь, — заметила Джина. — Это единственный телефонный номер на свете, который я помню наизусть.

29

Я приехал на десять минут раньше, но Джина была уже на месте и пила кофе с молоком за столиком на двоих в глубине кафе.

Она слегка похудела из-за всех этих сашими и суши, и на ней был строгий костюм, которого я никогда раньше не видел, — явно сшитый на заказ дорогой костюм. Преуспевающая женщина из делового мира.

Она подняла глаза и увидела меня, и я сразу понял, что это прежняя Джина — ее улыбка, ее бледно-голубые глаза. Но она стала немножко старше и значительно серьезнее, чем я ее помнил. Та же женщина, и одновременно в чем-то изменившаяся.

— Здравствуй, Гарри, — сказала она, вставая, и мы нервно улыбнулись друг другу, не зная, что будет правильней: поцеловаться или пожать друг другу руки. Ни то ни другое не казалось сейчас уместным. Вместо этого я быстро похлопал ее по руке, и она вздрогнула, как будто ее дернуло током. Но главное, что неловкий момент уже миновал.

— Ты хорошо выглядишь, — сказала она, садясь и вежливо улыбаясь, хотя в прежние дни никогда не заботилась о том, чтобы вести себя вежливо.

И она тоже выглядела хорошо. В ее совершенном лице отражалась и та девушка, какой она была раньше, и та женщина, которой она скоро станет. Есть люди, обретающие обаяние с возрастом, и есть люди, которые с возрастом теряют его. А, кроме того, есть такие люди, как Джина: на них начинают оглядываться еще в детстве и никогда не перестают.

Но, как и все красавицы, Джина никогда не любила излишних комплиментов, видимо, полагая, что те, кто так хвалит ее внешность, не видят ничего глубже. Я решил, что она и сейчас того же мнения, и потому сказал осторожно, стараясь не переусердствовать:

— Ты тоже хорошо выглядишь.

— Как Пэт?

— Очень даже неплохо, — рассмеялся я, и она рассмеялась вместе со мной, ожидая продолжения. Но тут подошел официант, и мы прервали разговор и заказали еще кофе с молоком, а когда он ушел, снова заговорили о нашем сыне.

— Могу поклясться, что он подрос, — высказала свое предположение Джина.

— Все считают, что он растет как на дрожжах. Может быть, я не замечаю этого, потому что вижу его каждый день.

— Конечно, — ответила она. — Но я-то замечу разницу. Ведь я не видела его уже пару месяцев.

— Четыре месяца.

— Да нет, конечно же, не так долго.

— С лета. Уже четыре месяца, Джина. С июля по октябрь. Посчитай.

Как ей только в голову могло прийти, что ее не было всего пару месяцев? Уже четыре с лишним. А мне казалось, что еще дольше.

— Как бы то ни было, — ответила она слегка раздраженно, — расскажи мне про Пэта. Я жду не дождусь, когда увижу его.

Что изменилось? Я осмотрелся вокруг, пытаясь вспомнить, что же именно изменилось с тех пор, как Джина уехала в Японию. И меня поразило, что кафе оставалось таким же, как и раньше.

Это было одно из тех мест, в которых пытаются придать центральным улицам Лондона атмосферу переулочков Марэ. Здесь была цинковая стойка бара, доска с нацарапанными мелом названиями вин, деревянная полка с газетами и расставленные на тротуаре столики. Они даже английский завтрак назвали каким-то французским словом.

Это было совершенно обычное кафе рядом с нашим домом, и мимо него спокойно можно было пройти и даже не обратить на него внимания. Но это место для нас значило очень много. Мы с Джи- ной приходили сюда, когда Пэт еще не родился, в те дни, когда мы были так близки, что даже не чувствовали потребности разговаривать друг с другом. А ближе и быть не может.

— В школе все в порядке, — заговорил я. — Ах, да, вот что изменилось. Детский сад был кошмаром, но в школе он нашел хорошего друга и все идет отлично.

А почему детский сад был кошмаром? — спросила она с озабоченным видом.

— Ему не нравилось, что я ухожу и оставляю его. Но это был всего лишь один из этапов, который он уже прошел. Я боялся, как бы этот этап не продлился у него лет до восемнадцати.

— В школе он подружился с каким-то мальчиком?

— С девочкой, — ответил я, и мне было странно рассказывать ей о дочери Сид. — Ее зовут Пегги.

— Пегги, — повторила Джина, будто вслушиваясь в звучание этого имени.

— У нее отец англичанин, — пояснил я» — а мать американка. Из Хьюстона.

— И он все так же сходит с ума от «Звездных войн»? — улыбнулась Джина. Ей было не очень интересно слушать про Пегги. — Что, по-прежнему круглые сутки. Люк Скайуокер и Хан Соло?

— Да, — сказал я. — Это не изменилось. Но теперь он любит и кое-что другое.

— Что же?

— Ну, например, музыку, — хмыкнул я. — Ему правится гангстерский хип-хоп. Знаешь, это когда они все время хвастаются, что прострелят тебе голову из пистолета.

Ее лицо помрачнело.

— Ему нравится слушать такую музыку?

— Да.

— И ты ему разрешаешь?

Да. Я ему разрешаю. — Я немного разозлился: она разговаривала так, как будто я давал ему смотреть порнофильмы или что-нибудь в этом роде. — Просто есть такие вещи, через которые он должен пройти. Возможно, от этого он чувствует себя мужественнее, чем есть на самом деле. Пэт очень нежный, послушный ребенок. Я не думаю, что из-за этой музыки он втянется в уличные перестрелки. Он каждый вечер ложится в девять.

Я был уверен, что она не захочет со мной спорить.

— А что еще?

— Еще он разрешает мне мыть ему голову. Он сам моется в ванне. Он никогда не отказывается идти спать. Он сам завязывает шнурки. Он умеет узнавать время по часам. А еще он начал читать.

Чем больше я думал, тем отчетливее понимал, насколько вырос Пэт за эти несколько месяцев. Джина улыбнулась, и в ее улыбке сквозили одновременно гордость и замешательство. Она, к сожалению, все это пропустила.

— Звучит, как будто бы он стал настоящим маленьким мужчиной, — сказала она.

— Ты бы в галстуке его видела!

— Неужели он носит галстук?

— Только в школу. Там ввели форму, потому что некоторые дети приходили в одежде от дизайнеров. В школе решили, что это нехорошо. Так что теперь он носит рубашку с галстуком.

— Наверное, от этого он выглядит маленьким старичком.

На самом деле Пэт не выглядел старичком — одетый как обычный клерк, он становился еще моложе, чем был. Но мне не хотелось сейчас объяснять все это Джине.

— Ну, а что ты? — спросил я. — Надолго приехала?

— Навсегда, — ответила она. — С Японией покончено. И для меня, и для всех остальных. Те дни, когда любой длинноносый либерал мог поехать на Восток за приключениями и шестизначной зарплатой, позади. Переводчики, как оказалось, там не нужны, когда компании всплывают кверху брюхом. Я ушла, пока меня не ушли. — Она лучезарно улыбнулась. — Так что я снова здесь. И, разумеется, мне нужен Пэт.

Ей нужен Пэт? В смысле, она хочет с ним увидеться? Сводить его в зоопарк и купить ему мягкую игрушку размером с холодильник? Что она имеет в виду?

— Значит, ты не собираешься жить в Японии?

— Ты был прав, Гарри. Даже если бы мыльный пузырь не лопнул, нам с Пэтом было бы очень тяжело в квартирке размером с нашу кухню… Я хочу увидеть его, — сказала она. — Как можно скорее.

— Конечно. Я заберу его у родителей сегодня после полудня. Ты можешь подождать его дома.

— Нет, — сказала она. — Не дома. Если ты не возражаешь, я встречусь с вами в парке.

Глупо с моей стороны было предлагать встретиться дома. Потому что, конечно, это больше не был ее дом. И когда я посмотрел на вульгарное новое кольцо на месте ее бывшего обручального, то вдруг понял, что упустил из виду самую большую перемену, произошедшую в нашей жизни за эти месяцы.

Пэт теперь жил со мной, а Джина была в этом доме только гостьей.

К родителям приехал дядя Джек.

В отличие от соседки, тетушки Этель, дядя Джек действительно приходился мне дядей — это был брат моего отца, проворный, жилистый человек, он закуривал сигареты, прикрывая их ладонью, как будто защищая от шквального ветра, даже когда сидел в гостиной и макал имбирный бисквит в чай.

Дядя Джек всегда носил костюм и галстук, а у дома постоянно был припаркован сверкающий служебный пикап. На пассажирском сиденье этого «скорпио» или «бимера» пятой серии или огромного «мерса» неизменно лежала его шоферская фуражка.