Занимательная музыкология для взрослых - Владимир Александрович Зисман

«В двенадцать часов по ночам Из гроба встает полководец…»

В. А. Жуковский. Ночной смотр

Сочинение произведений для механических музыкальных инструментов не было частным случаем. Моцарт написал несколько чудесных сочинений для механического органа. Одно из них, Адажио и Аллегро К.594, было написано в конце 1790 года под заказ для исполнения в качестве заупокойной мессы для скончавшегося австрийского фельдмаршала Эрнста Гидеона фон Лаудона. Для Моцарта это был лишь очередной приработок, халтурка. Но, в принципе, получился знатный перформанс, достойный наших безбашенных дней. В мавзолее фельдмаршала была выставлена его восковая фигура в гробу, а механические орга́ны, выглядевшие как настольные часы с органными трубками, исполняли музыку, которая каждую неделю обновлялась. Одним из таких произведений «на недельку» и была трехчастная сюита Моцарта.

Пьесы для музыкальных часов писали Гайдн, Гендель, а Стравинский даже стал персонажем изящного исторического сюжета, когда в 1917 году написал «Этюд для пианолы» в рамках подписанного им контракта с фирмой Pleyel, продолжив таким образом сто лет спустя творческие идеи Игнаца Плейеля.

Эту систему механических инструментов с полным основанием можно назвать цифровой записью — наличие или отсутствие штифта давало команду на появление звука эквивалентно сигналу 1 или 0.

«И нет ничего нового под солнцем…»

Екклесиаст 1:9

Кстати, механические конструкции фонографа Эдисона и проигрывателя Берлинера — это не результат радикального озарения изобретателей, а прямые потомки валиков и дисков курантов и музыкальных шкатулок, точно так же, как в дизайне самобеглых колясок Зигфрида Маркуса и Карла Бенца недвусмысленно просматривается их прямое происхождение от конных экипажей.

Во второй половине XIX века цилиндры и диски со штифтами сменились перфолентами, и это открыло новую эпоху в «потреблении» музыки.

Появились пусть дорогие, но довольно быстро распространившиеся механические органы, которые назывались «оркестрина» и механические фортепиано — пианолы. Это были эквиваленты проигрывателей ХХ века. И если, например, знакомство Римского-Корсакова с музыкой в отрочестве ограничивалось ансамблями типа гоп со смыком,[56] то в семье Чайковских была оркестрина с большим репертуаром отрывков из популярных тогда опер Моцарта, Беллини, Россини.

Но для нас самое главное и интересное — то, что параллельно с записью звука на восковые валики Эдисона расцветала и практика записи фортепианных исполнителей на перфоленты с последующей возможностью воспроизведения их игры на механических инструментах. Тут уже качество звука определялось лишь инструментом, на котором проигрывалась перфолента.

Как живые

Слова И. С. Баха, явно сказанные им в состоянии раздражения и досады, приобрели в этом контексте новое звучание. Ведь система звукозаписи на перфоленту записывала не звук, а событие — какая клавиша и в какой момент была нажата.

«Играть на любом музыкальном инструменте очень легко: все, что для этого требуется, — нажимать в нужное время на нужную клавишу. А играть он будет сам».

Самый знаменитый афоризм И. С. Баха

Благодаря этой системе записи современные инструменты могут воспроизвести игру Сергея Рахманинова или Джорджа Гершвина, как будто они здесь, перед нами, без всяких шорохов, скрипов и искажений, напоминающих нам о том, что запись сделана сто лет назад. Это стопроцентное качество записи фортепиано без искажений, естественных для аналоговой записи фонографа или граммофона. И клавиши рояля, которые нажимаются как бы сами собой, создают впечатление присутствия духа пианистов прошлого.

Так, например, существуют записи на перфоленту, сделанные в ноябре 1919 года двадцативосьмилетним Прокофьевым, записи игры Рахманинова, Гершвин, например, с 1915 по 1926 год записал около ста сорока таких цифровых роликов, запись на перфоленту сохранила и исполнение Клодом Дебюсси пьесы Golliwogg’s Cakewalk из его сюиты «Детский уголок».

Особый случай в этом ряду — авторские записи регтаймов Скотта Джоплина. От него осталось всего семь записей на перфолентах, сделанных в 1916 году. Он был в это время уже тяжело болен, поэтому трудно сказать, насколько это исполнение соответствует уровню его пианизма в расцвете сил. Но в любом случае это интереснейший исторический документ, это дополнительное свидетельство того, и Скотт Джоплин всегда это особо отмечал, что регтаймы должны исполняться в очень сдержанном темпе. По крайней мере, не так, как мы привыкли к этому в музыкальном сопровождении к немому кино или в современных фильмах, когда крупным планом показывают раскаленные докрасна струны рояля и дымящиеся молоточки.

Более того, если говорить об историчности и документальности, то запись его исполнения на современных носителях сделана с воспроизведения перфоленты с регтаймами на реставрированном инструменте 1912 года, современнике самого Скотта Джоплина.

То есть аутентичнее некуда.

Сентиментальные мемуары, или Краткая история звукозаписи

…Я просто не спеша буду перебирать предметы, которые находятся у меня дома на разных полочках, в разных шкафчиках и разных ящичках. И когда на них падает взгляд, он становится печальнее обычного, а в памяти всплывают слова Екклесиаста о тщете сущего.

В самом дальнем углу шкафа, за дверками, которые уже много лет за ненадобностью не открывались, хранятся граммофонные пластинки на 78 оборотов в минуту. Их совсем немного, да и проигрывать их уже не на чем. Иосиф Кобзон поет «А у нас во дворе…». Они были куплены уже на излете тех времен. В СССР их перестали выпускать лишь в 1971 году, но выходить из обихода они начали гораздо раньше.

В конце пятидесятых — начале шестидесятых можно было зайти в какие-то странноватые кустарные заведения, занимающие свою экологическую нишу где-то между фотостудией и парикмахерской, и там, совершенно так, как во времена Эдисона, записать свой голос на пластинку, только не пластиковую, шеллаковую или виниловую, а на нечто близкое по консистенции к помеси картона с глянцевой фотографией, скажем, пальм, если это происходило в Сочи, или здания МГУ, если дело было в Москве. Вот на слое лака и пропечатывалась звуковая дорожка. Именно такая штука с записью моего четырехлетнего голоса, по качеству записи близкого к голосу Чайковского или Толстого, лежит в сильно деформированном виде в самом дальнем углу шкафа.

Про сотни грампластинок, которые назывались долгоиграющими, можно не упоминать. Эти сокровища тяжелым грузом (в самом буквальном смысле) занимают огромные пространства. Если бы я был фараоном, их можно было бы загрузить в мою пирамиду, и это до какой-то степени решило бы проблему свободного места в квартире, а так даже и не знаю…

Да, а ведь еще был стандарт фирмы RCA, который называли сорокапятками, потому что скорость вращения была 45 об/мин. И те, кто застал эти романтические времена, помнят,