Ангел Кумус - Нина Васина

– Никому не дано знать, – заявляет она при этом, – что есть реальность, а что галлюцинация. Экономить, так экономить! Вот морды моих мужиков, – она шлепает по столу фотографией, на которой стоящего в центре подростка обнимают двое мужчин, очень похожие друг на друга. – Вот их имена, данные паспортов, вот карта Подмосковья и обведенное фломастером место, где они обычно жрут свежую рыбу, вот телефон любовницы мужа, а вот этот – зазнобы тестя, она живет в нашем подъезде. Теперь говори, сколько ты берешь аванса за троих, и я пойду.

– Сотня в день плюс дополнительные расходы на информацию, если она потребуется.

– Потребуется, – обещает женщина, вставая. – Если у тебя есть в ментовке информатор, позвони сразу, не нашли ли они в водохранилище утопленников. Постарайся присутствовать при вылавливании. Что, не нравлюсь я тебе? Что ты все время глаза закрываешь и вздыхаешь?

– Мне действительно не по себе, не обращайте внимания, – Ева встает и провожает женщину до дверей.

– Поняла, что такое урусуйка? – толкает ее женщина в бок локтем.

– Спасибо. Поняла. Последний вопрос, – говорит Ева, чувствуя, что пожалеет еще, что задала этот вопрос, – Вы уверены, что ваши близкие утонули?

– В первый раз, что ли!

Пошатываясь, Ева идет в ванную, осмотрев перед этим приемную. Пусто.

– Соломон! – кричит она.

Прихрамывая, Соломон идет из кухни. Он показывает Еве пустую створку раковины с легкой кучкой пепла.

– Где окурок?

– Ты не поверишь, забрала с собой! – разводит руками Ева.

– А я сразу сказал – ведьма!

– Соломон, давай съедим что-нибудь, а?

– Уже несу.

Пытаясь восстановить едой утерянное душевное равновесие, Ева соглашается и на бокал красного вина. Прислушиваясь к пустоте внутри себя, она вспоминает слова и жесты женщины, прикидывая, в какую историю вляпается, если эта ненормальная семейка действительно отягчена постоянными попытками групповых убийств или самоубийств..

Соломон включает магнитофон. Он режет дыню, освобождая дольки от кожуры и разрезая на одинаковые кусочки. Складывает их в салатник, поливает столовой ложкой ликера, посыпает тертым миндалем, и все это время крутится пленка, на которой чуть слышным шорохом – вздохи, и все. Наконец, скрип стула и голос мужчины:

«Простите, вы ведь ученица Отпевальщицы, если я не ошибаюсь?»

«Восьмая», – отвечает женский голос, потом слышно какое-то копошение и тихий гортанный смех.

– Это он на колено стал и руку ей поцеловал. Да-да, я подсмотрел, – кивает Соломон вытаращившей глаза Еве.

Снова – несколько минут тишины. Соломон десертной ложкой выкладывает Еве дыню на тарелку, сам ест из салатника.

«И травы сушите?» – голос мужчины.

«Обязательно. Я все делаю правильно, не то что девятая ученица.»

«Позвольте адресок или телефончик. В наше время хорошая ученица – это редкость. А Отпевальщице я обязательно похвалюсь вами, обязательно».

«Сначала попробуйте мой дым, потом хвалитесь».

«Талантливую Плакальщицу я и так вижу».

Ева вздрогнула, остановила запись, перемотала пленку.

«Талантливую Плакальщицу я и так вижу».

– Это все, – кивает Соломон на магнитофон. – Больше ничего не сказали. Точно – ведьма! Или секта какая подпольная. Сейчас сатанисты в Москве лютуют.

– Спасибо, Соломон. Иди, мне подумать надо.

Ева идет к своей картотеке. Длинная коробка с карточками поделена на два отделения. Деревянную коробку и надписи на металлических пластинках ей делал отец. На первой пластинке написано: «Мужчины Утешительниц». На второй – «Мужчины Плакальщиц». Лет в двенадцать, валяясь в гамаке с книжкой и наблюдая, как отец мастерит, Ева заговорила об отношениях между мужчиной и женщиной. Отец поддержал разговор, они стали придумывать стандартные выходы из положений и условно делить женщин по стилям поведения: деловая, капризная, плакса, хохотушка, и так далее, пока отец не сказал, что на самом деле женщины делятся только на три категории – выдумщицы, исполнительницы и путешественницы. К пятнадцати годам, когда Ева честно рассказала отцу про первый сексуальный опыт, отец предложил усложнить классификацию. Решено было мужчин привязать по стилям поведения к животным, птицам или насекомым. Отец, работавший тогда охранником высокопоставленного лица, часто отлучающийся с этим лицом в загранкомандировки, писал в открытках с видами горных Альп, или скользкой Венеции: «Хозяйка гостиницы – хитрая бестия, из Выдумщиц, с Сусликом говорит на французском, с обслугой на английском, а со мной на венгерском. Погода отвратительна, да ты же знаешь, мне всегда не везет с этим. Секретарь Суслика – настоящая Утешительница, работает два месяца, а уже всем предлагает помочь решить любую проблему, но чуть что – падает в обморок от ужаса предстоящих хлопот и не понимает английских анекдотов. Скучно. Целую тебя, моя Выдумщица. Твой старый Орел.»

Когда Ева выбирала после школы институт, Выдумщицы вместе с Путешественницами преобразовались в Плакальщиц, потому что она написала небольшое стихотворение про женщин, нанятых рыдать у чужих могил, это стихотворение напечатали в журнале, оно называлось «Сон Плакальщицы». Таким образом, женщины были поделены на Утешительниц и Плакальщиц. Ева тогда была помешана на Ницше и Дали, влюблялась по пять раз в неделю, оттачивая, как говорил отец, «стервозность прекрасной Плакальщицы». После ее скандального романа на втором курсе с преподавателем права, отец обнаружил пропажу своего пистолета и коробки с патронами. Он провел с Евой короткую беседу, убеждая зареванную после разговора с деканом факультета дочь, что никакой облезлый Лев не имеет права посягать на ее индивидуальность. И если уж она считает себя Плакальщицей, то должна иметь, а не давать. Завораживать, а не пугать самоубийством, как последняя Утешительница. И что смешней застрелившейся Плакальщицы может быть только занимающаяся онанизмом Утешительница. Ева, утерев ладонью под носом, сказала, что просто должна была лишний раз убедиться, что она – лучшая. «Убедилась?» – спросил отец. «Убедилась. Я с десяти метров попадаю в муху на стене.»

Они пошли в гараж, где на баррикаде из ящиков отец пришпилил нарисованную фломастером мишень, и Ева за десять минут доказала, что спокойна и сосредоточена – рука не дрогнула, дыхание не подвело. Тогда отец обнял ее и поздравил. Он сказал, что она неплохо стреляет по мишени, и теперь пора познакомить ее с Соломоном, который научит стрелять на звук и движение воздуха.

Каким образом и почему это слово, принадлежащее раньше только отцу и ей – Плакальщица – прозвучало в случайно подслушанном разговоре посторонних людей, Ева не понимала. Она подумала, взяла кусок картона написала «Отпевальщица». Картонку поставила в отделение «Мужчины Плакальщиц», в самом конце. Подумала, вытащила картонку и написала мелким шрифтом внизу: «Урусуйка восьмой ученицы Отпевальщицы». Поставила число, время и прикрепила скрепкой к картонке фотографию троих мужчин.

Ввела в компьютер имена адрес, карту. Нашла маршрут, которым удобнее и быстрее добираться до водохранилища, поставила код и номер дела, закрыла все это паролем. Выбегая из квартиры, на ходу разворачивала обертку шоколадной конфеты. По асфальту лупил дождь, приглушая первобытным шорохом остальные звуки города. Звонить – в машине, уже поздно, но возлюбленная юноши, умершего от укуса паука, не отвечает, Ева едет на другой конец города, обзывая себя идиоткой и наивной дурой. Она почти уверена, что девушка просто вышла прогуляться или в кино, на звонок в квартиру ей открывает пожилая женщина и показывает дверь комнаты девушки, и ее мокрый зонт и куртку в коридоре. Вдвоем они стучат, потом ломятся в закрытую дверь, потом Ева отставляет женщину в сторону и стреляет чуть повыше дверной ручки. И опрокинутый стул, и покачивающиеся ноги в мокрых колготках прямо перед ее лицом, и исступленное отчаяние и злость, с которым она обхватывает эти ноги – все это впечатывается в страницы невидимой книги страданий и глупости, в воображаемый реестр ее поражений и побед банальнейшими фразами о несчастной любви.

Ева держит ноги девушки, выбрав положение поустойчивей, а соседка пилит кухонным ножом веревку, покачиваясь на стуле и подвывая.

Уложив девушку на полу, Ева садится на нее сверху, давит ладонью, наложенной на ладонь на грудь, вдыхает воздух в полуоткрытый рот, бьет по щекам, а когда девушка открывает потерявшиеся в другом пространстве глаза, Ева, тяжело дыша, встает и сообщает ей, что со смертью та поторопилась. Потому как ее возлюбленный выбрал для сведения ее и своих счетов с жизнью совершенно другой способ. Он предпочел купить за бешеную цену двух ядовитых пауков, в этом месте Ева поднимает палец, пытаясь вспомнить название, написанное на товарном чеке, но слово не дается, Ева машет рукой и в двух словах объясняет, что в момент изготовления посылочки с пауком для девушки, юноша был укушен, и, соответственно, умер еще два дня тому назад в своей квартире, так и не успев подарить ей второго паука.