Да – тогда и сейчас - Мэри Бет Кин

больше грубых прикосновений, больше чужого дыхания на своей коже, больше уколов и карантина, так это ухмыляющиеся рожи психов.

Любой другой врач спросил бы: «Почему вы думаете, что они ухмылялись именно из-за вас?» Доктор Аббаси спросил:

– Почему вас беспокоят их ухмылки? Учитывая все прочие неудобства, которые вам доставили?

– Значит, вы тоже думаете, что они ухмылялись?

Доктор Аббаси ответил не сразу:

– Зная человеческую натуру, я готов согласиться, что это вполне возможно.

Энн узнала о пересмотре своего дела во вторник, спустя два года после прихода Питера, а в пятницу фургон уже вез ее на границу округа Саратога. Энн, прямая как палка, сидела позади водителя, с усилием сглатывая наполнявшую рот кислоту. Она ни с кем не попрощалась. Она не завела в больнице друзей, если не считать женщину, которая иногда подсаживалась к ней за столик во время обеда.

– Чудесный день сегодня, – любезно заметил водитель и покосился на Энн в зеркало заднего вида.

На небе не было ни облачка, но маслянистые лужи на обочинах говорили о том, что недавно прошел дождь. На прощание доктор Аббаси пожал Энн руку. Она вцепилась в его ладонь, и тогда он положил другую руку на ее стиснутые пальцы. Он не мог проводить ее и помочь освоиться на новом месте.

Когда фургон свернул на боковую дорогу, ведущую в Мальту, Энн заметила, что среди деревьев мелькает белый парус. До океана было миль двести.

– Что это? – прищурилась Энн.

– Где? – не понял водитель.

– Там было что-то похожее на парус.

– В такой день яхты с утра на воде.

– На какой воде?

– На озере Саратога, – ответил водитель. – Разве вам не сказали, куда вас отправляют?

В истории болезни Энн не было ни слова о наркотиках, а значит, работать медсестрой ей не запрещалось. Наличие работы автоматически переводило пациента во вторую фазу, то есть позволялось уходить и приходить когда вздумается и не посещать занятия по профподготовке. Реабилитационный центр «Дом Айрин» находился всего в тридцати милях от больницы. Водитель заметил, что им повезло: других пациентов направляли в Буффало или вообще на юг. Энн вдоволь наслушалась страшилок о реабилитационных центрах. Говорили, что там нужно опасаться каждого шороха, прятать вещи, и вообще эти места еще хуже, чем больницы. Едва увидев «Дом Айрин», Энн приготовилась к тому, что сейчас оправдаются ее самые худшие опасения. Здание являло собой унылую трехэтажную коробку в двух шагах от проезжей части. Маргарет, директор центра, показала Энн комнату, которую ей предстояло делить с другой пациенткой. Энн ожидала увидеть за дверью армию тараканов, но комнатка оказалась чистой и удивительно светлой, даже несмотря на громадный, во весь пол, палас мрачного болотного цвета. Маргарет предложила ей умыться с дороги, заверила, что соседка не вернется до ужина, вручила ключ и вышла, прикрыв за собой дверь. Оставшись одна, Энн заперла дверь, потом отперла. Снова заперла и отперла. И еще раз. С каждым щелчком задвижки по спине пробегал холодок.

Всего через несколько дней ей предложили работу в боллстонском доме престарелых – простой сиделкой, без каких-либо медицинских обязанностей. Когда Энн сообщила своей соцработнице Нэнси – худой как скелет женщине с волосами цвета ваксы, – что решила согласиться на эту вакансию, та посмотрела на Энн поверх очков и заявила, что ей чертовски повезло и ничего лучше ей точно не представится. В обязанности Энн входило переодевать и купать стариков, приносить им воду в пластиковых стаканчиках с соломинками. Нэнси велела быть осторожнее с другими обитателями «Дома Айрин» и, если кто-то из них попросит притащить с работы таблеток, тут же сообщить ей или Маргарет. Это предупреждение напомнило Энн: надо думать, что говоришь о своем прошлом и настоящем. А лучше вообще помалкивать.

Доктор Аббаси предупреждал, что, хотя с девяносто первого года прошло всего шесть лет, в мире многое изменилось и она поначалу может растеряться. В больнице полагалось адаптировать пациентов к жизни на свободе. Адаптация сводилась к тому, что самых стабильных дважды в год отвозили в торговый центр, на рынок или в салон красоты и давали мелкие поручения, например купить дюжину помидоров или разменять двадцатку. Но эти вылазки не способны дать подлинного представления о внешнем мире, заметил доктор.

Перед работой Энн впервые за шесть лет пошла в банк и узнала, как мало осталось от продажи дома в Гилламе.

– Этот счет не пополнялся с тысяча девятьсот девяносто первого года, – сообщил служащий.

Брайан продал дом и машину, чтобы оплатить судебные и медицинские расходы, а половину остатка положил на ее счет. Если бы Питер жил с отцом и деньги шли на ребенка, она бы не возражала, но Питер не жил с отцом. Даже спустя столько лет при мысли о том, что муж бросил их сына в Куинсе на придурочного дядю-алкоголика, Энн чувствовала давящую боль там, где у людей расположено сердце. Впрочем, Питеру посчастливилось попасть в хорошую школу, а теперь, когда ее перевели в «Дом Айрин», он наверняка уже успел несколько лет отучиться в колледже. О колледже Энн знала потому, что несколько лет назад оттуда в больницу прислали юриста с бумагами на подпись: она должна была подтвердить, что сын больше не находится на ее попечении.

Энн нравилось мечтать о будущем Питера. Кем он станет? Президентом? Все может быть! Главой международной корпорации? Нейрохирургом? Доктором наук? Врачи объясняли, что столь смелые надежды говорят о начале маниакальной фазы, и Энн старалась рассматривать каждую возможность трезво, взвешивая все за и против. И все сходилось. Питер был умным мальчиком. Он учился в колледже.

Брайан, насколько Энн было известно, не подал на развод, но сейчас он казался ей не человеком, а какой-то абстракцией, далекой, как семья, которую Энн оставила в Ирландии за много лет до свадьбы. То, что он по-прежнему живет на земле и делает то же, что делал раньше, – принимает душ, бреется, продевает ремень в петли на брюках, – казалось удивительным пространственно-временным парадоксом. От их прошлой жизни осталось пять тысяч двести тридцать один доллар. От всех тех лет, что она трудилась в Монтефиоре, чтобы в пятницу после обеда положить на счет немного денег. От всех тех лет, что она драила парадное крыльцо и аккуратно подстригала живые изгороди, чтобы фасад их дома смотрелся презентабельно. Четыре тысячи ушли на покупку подержанной машины. Жаловаться было не на что. Теперь не надо ждать автобуса. И крыша над головой имеется. И вообще она сама вырыла себе эту яму, как выразился однажды ее адвокат.

По программе