Степень вины - Ричард Паттерсон

— Считай, что мы объяснились. — Брукс положил палец на кнопку. — Я сам настаивал на том, чтобы предварительно выяснили: кто она и что она, так что можно переходить к сути.

И нажал кнопку.

Вначале было молчание, потом Пэйджит услышал мужской голос, звучавший бесстрастно, — бестелесный голос в сумрачной комнате.

— Было что-то конкретное, — спросил он, — что привело вас сюда?

Снова молчание.

— Да, — отвечала она. — И сейчас, два года спустя, я не могу это забыть. Меня преследует один и тот же сон.

Снова пауза.

— Днем я могу заставить себя забыться, но ночью теряю контроль над собой.

Пэйджит узнал говорящую — не ту женщину, которую он знал когда-то, — другую, ставшую более изысканной, женщину, которую он встретил в Париже. Но без ее лица и жестов голос звучал беспомощно, почти жалко. И что-то в самой глубине его души, еще не тронутое неумолимым профессионализмом, противилось тому, чтобы продолжать слушать.

— Вы можете рассказать этот сон? — спросил Стайнгардт.

— Конечно. — Чувствовалось, что в горле у Марии пересохло. — Он каждый раз один и тот же.

Пэйджит поймал взгляд Шарп — пристальный, злой, непреклонный.

— Расскажите мне о нем, — попросил Стайнгардт.

— Я в Париже, — говорила она, — в церкви Сен-Жермен-де-Пре. Ни разу в жизни там не была, только видела через улицу. Но в моем сне я внутри церкви, и там так же мрачно, как было снаружи в тот день, когда я была возле нее — темно и просторно, так что стены внутри храма, уходя ввысь, пропадают во тьме. За алтарем — скульптура Иисуса, распятого и страдающего, такая же, как у моих родителей.

В голосе зазвучали язвительные нотки.

— Но скульптура, конечно, гораздо больше.

— Во сне вы знали, почему вы там?

Пэйджит видел, как неотрывно Шарп и Брукс смотрят на кассету. Глядя на перематывающуюся пленку, он представил Марию в белой комнате, Терри описывала ему эту комнату: Мария смотрит в пустой потолок, Стайнгардт сидит позади, она не видит его, только слышит его голос.

— Да, — тихо ответила Мария. — Просить прощения за свои грехи.

— Вы одна?

— Своего сына Карло я оставила в уличном кафе напротив. Даже во сне чувствую себя виноватой из-за того, что бросила Карло одного. Но мне непременно надо это сделать, и я не хочу ни за что на свете, чтобы Карло узнал о моих грехах.

— Они прощены?

Голос Марии начинает звучать приглушенно, тихо:

— Вначале никаких знамений не было. Кроме меня, там нет никого, я ничего не слышу, ничего не чувствую. В какое-то мгновение вспоминаю во сне то, что уже говорила себе, когда была молодой, что церковь так же пуста, как стала пуста латинская месса, когда я впервые слушала ее на английском языке. Что Бог либо покинул ее, либо никогда в ней не был. — Голос звучит еще тише. — Потом я выхожу наружу. И Он дает мне ответ. Карло ушел.

Голос прерывается, Мария умолкает. Пэйджит, скрестив руки на груди, смотрел в пол. Он уже давно ничего не замечал, и ему было безразлично, смотрят ли на него Брукс и Шарп или нет.

— Вместо него два пустых бокала. — Она помолчала. — Один для меня, другой для Криса. И, кроме того, я знаю…

— Что вы знаете?

— Что Крис забрал Карло и что я должна оставить его. — Ее голос как шелест пепла. — Что мои грехи искупить невозможно.

Молчание.

— Кто такой Крис? — спрашивает Стайнгардт. — И что у вас за грехи — во сне, я имею в виду?

Снова молчание.

— Вы знаете Кристофера Пэйджита?

— Я знаю о нем. Молодой человек, который давал показания во время слушаний по делу Ласко.

— Да. — Мария делает паузу. — Карло теперь у Криса.

Пэйджит представил, как Стайнгардт решает, о чем расспрашивать — о сне или о реальности. Кисти его рук непроизвольно сжались в кулаки.

— А ваши грехи? — спрашивает Стайнгардт.

— Во сне или в жизни? — Тон голоса холодный, почти вызывающе холодный. — Поскольку в реальной жизни грех не много значит для меня.

— В таком случае — во сне.

— Вы не поймете их без предварительных пояснений. Вы действительно смотрели сенатские слушания?

Пэйджит понял, что стоит в той же позе, какая у него была в комнате свидетелей, когда он наблюдал Марию на телеэкране пятнадцать лет назад: тело напряжено, устремлено вперед, он живет лишь ее словами.

— Да, — подтвердил Стайнгардт. — Как и миллионы других, я был очарован.

Мария заговорила голосом, лишенным всякого чувства, голосом юриста, говорящего о случае, бывшем с кем-то другим:

— А вы смотрели, как я давала показания?

— С большим интересом.

— Тогда для начала необходимо отметить один очень важный факт.

— Какой?

Мария помолчала. Потом ровным тоном произнесла:

— Я лгала.

Долго длилось молчание. Брукс не отрываясь смотрел на кассету, Шарп — на Пэйджита.

— Относительно чего? — спросил Стайнгардт.

— Относительно нескольких вещей. — Она снова сделала паузу; Пэйджиту оставалось только ждать.

— Извините, — сказала Мария, — но магнитофон нервирует меня.

Внезапно Пэйджит, как бы очнувшись от сна, обнаружил, что Брукс и Шарп смотрят на него.

— Почему? — спросил Стайнгардт.

— Разве это непонятно? — В ее голосе звучало раздражение. — Если то, что я рассказываю, не сохранится в тайне, — я погибла. И вообще, я не знаю, надо ли было приходить к вам.

Пэйджит коснулся пальцем переносицы; неизвестно почему, это рефлекторное движение помогло ему сосредоточиться.

— Но у вас была потребность прийти сюда, — заметил Стайнгардт.

— Да.

— А почему?

— Из-за сна. Как я уже говорила, не люблю терять контроль над собой.

— В таком случае могу вас успокоить. Кассету буду прослушивать только я и только для того, чтоб помочь вам. По государственным установлениям ее содержание — врачебная тайна, которую я хранил бы самым бережным образом даже в том случае, если бы не было соответствующего закона. Поэтому то, что вы мне рассказываете, так же конфиденциально, как если бы не было магнитофона.

От убежденности, с какой были высказаны эти слова, Пэйджиту стало не по себе. Скорее всего, от того, что вот теперь, пять лет спустя, довелось выслушать эти заверения в офисе окружного прокурора. Он взглянул сначала на Брукса, потом на Шарп, без слов обращая их внимание на это обстоятельство.

— Хорошо, — ответила Мария.

Долго длилось молчание, потом заговорил Стайнгардт:

— Вы заявили, что солгали комиссии. Не могли бы вы пояснить, в чем была ложь?

Пэйджит подался вперед.

— Большая часть из того, что я сказала сенатору Толмеджу, была правдой — я имею в виду то, что касается Джека Вудса. Председателя. Моего босса. — Она сделала паузу, после паузы заговорила торопливо и монотонно, как будто читала наизусть молитвы: — Это правда, что Джек шпионил за Крисом в интересах президента. Это правда, что Ласко убил свидетеля, потому что тот встречался с Крисом в Бостоне, и Джек сообщил Ласко об этом. Это правда, что Джек помог скрыть мотивы убийства. Это правда, что Джек пытался нейтрализовать Криса до того, как тому откроется, что Ласко перекачивал деньги в компанию президента. Правда и то, что из-за Джека Криса чуть было не убили. В общем, многое из того, что говорила я, было правдой. — Мария помолчала. — Но я не сказала Толмеджу, что именно я помогала Джеку во всех этих делах.

Пэйджит почувствовал, что молчание на магнитофонной ленте сливается с молчанием Брукса и Шарп, неотрывно и пристально глядящих на него. Он постарался сосредоточиться на записи.

— Вы хотели обезопасить себя? — осторожно спросил Стайнгардт.

Слова Марии прозвучали почти весело:

— Я хотела избежать тюрьмы. Я слишком упорно боролась за место в жизни, чтобы там закончить ее, сказав правду. — Помолчав, она добавила мягче: — И, конечно, сыграло роль то, что я была беременна.

Пэйджит увидел, что Шарп улыбается странной деланной улыбкой.

— Крис знал о вас? — поинтересовался Стайнгардт.

— Что знал? — вопросом на вопрос ответила Мария, и катушка, щелкнув, замерла.

Шарп подалась вперед.

— Меня занимает тот же самый вопрос. — Она скопировала голос Стайнгардта: — «Крис знал о вас?» — например, в тот момент, когда вы давали показания перед сенатом.

Пэйджит холодно взглянул на нее:

— Я думаю, есть и вторая кассета. Почему бы вам ее не послушать и самой не узнать.

— Не говорите глупостей. Вы, конечно, знаете, что есть вторая кассета, но вы превосходно знаете и то, что у нас ее нет.

Пэйджит сделал паузу, потому что почувствовал: если не делать передышки, ситуация выйдет из-под контроля.

— У меня нет второй кассеты. Но если бы и была, единственный человек, которому я бы отдал ее, — это Мария Карелли. Только она имеет на нее права.