Степь в крови - Глеб Булатов

– А что так?

– Вот видите, – подъесаул был молодцеватый блондин с чубом и усами, – в деревне, в той, что вы проезжали…

– В сгоревшей?

– Так точно. В этой деревне стоял красный отряд, да еще и мужичков мобилизовали. А мы-то привыкли идти как по маслу, без рекогносцировки то есть, – подъесаул блеснул своим знанием военной науки. – И в деревню эту, уж и забыл, как звали ее, вошли походным маршем. А тут на тебе! Засада! Но мы отступили и залегли. А в том месте к самой деревне примыкал луг с копнами неубранного сена. Думали, отлежимся и возьмем-таки деревню. Ан нет. Перестреливались мы с ними полдни. А тут как кавалерия их вдарит! И бог весть откуда взялась, больше ее и не видели. Мы, значит, наутек, а раненых с собой унести не можем, вот и попрятали их в стогах, человек двадцать было, не меньше. Отступили мы верст на пять, окопались. А к ночи и подкрепление подошло. Думали, поутру вдарим. Я аж от усталости заснул. И вдруг будят меня. Я протираю глаза и вижу, что-то творится. Точно вся деревня полыхает. Ночь, ни зги не видать, а там пожарище, и будто крики доносятся. Ну, мы диву, однако ж скоро прогорело…

– И что?

– Так когда на другой день мы большевиков из деревни выбили, то все и прояснилось. Они раненых наших в стогах заприметили и, как были, так и сожгли в соломе. У меня три станичника заживо сгорели… Вошли мы в деревню. Наперво всех комиссаров и тех, кого с оружием застали, порешили. А после и всех остальных, от мала до велика. Злые были как черти. Остервенели от злобы, значит. И как сейчас перед глазами бабы с дитями на руках мечутся, а мы догоняем и шашками… – подъесаул скривился. – А потом и деревню подожгли с четырех концов, и все дотла, чтобы и памяти не осталось.

Минин молчал и внимательно слушал подъесаула.

– Ну, добро, – сказал казак, – кормите лошадей и в путь. До Дона рукой подать.

Обойдя скопление войск 8-й армии, конница Шкуро в середине сентября подступила к Воронежу с запада. От города ее отделял Дон. Большевистское командование, наконец оценившее масштаб угрозы, сосредоточило на противном берегу реки большие силы. Но, прислушиваясь к мнению военспецов и неукоснительному закону военной науки, большевики ожидали, что отряд Шкуро погрязнет в мародерстве и мелких диверсиях, а потому с течением времени разложится и разбежится сам собой. Главную угрозу Воронежу новое командование 8-й армии видело в наступлении донской кавалерии с юга на Лиски.

И все было верно задумано, все в соответствии с наукой и элементарной логикой, кроме того, что личность Шкуро стояла вне этого. Это был человек жестокий, тщеславный и удачливый. Он отчаянно верил в свою счастливую звезду, и судьба воздавала ему за веру.

Неожиданно для красных корпус Шкуро перешел Дон, и передовые казачьи разъезды заняли пригороды Воронежа.

Минин закончил свой рассказ о походе и встал.

– Пойти, что ли, воздухом подышать перед сном? Дима, как ты смотришь?

– Пойдем.

Стояла холодная, сухая и темная сентябрьская ночь. Огромная луна нависла над дубовым лесом. Частокол и постройки с островерхими крышами мрачными тенями стояли высоко и грозно. Двор был пуст. Зетлинг и Минин вышли на крыльцо. Зетлинг закурил.

– Странное место. Кругом буря, Гражданская война, а здесь патриархальная тишина. Время застыло.

– Под стать хозяину.

– Не слишком ли ты сблизился с ним? – Минин приложил руку к сердцу и замолчал, не находя нужных слов.

– Ты боишься?

– Мне неприятно.

– Маша так же говорила. Но без него мы бы не справились.

– А с ним? То, что я пережил в этом походе, все эти ужасы, сожженные деревни, голодные люди, беспринципность, отупелость – это все цена победы. Но эта мера пересиливает, уничтожает все наши благие надежды! Мы чужие в этой стране, мы не любим ее народ. Мы – эгоисты, воюющие за свое потерянное добро, за разоренные имения, за то, что нам принадлежало лишь условно, ибо было создано трудом рабов. Именно рабов, отцов и дедов тех самых мужичков, что встречают нас выстрелами, и делают это справедливо, по делам нашим.

– Все так, – Зетлинг отбросил недокуренную папиросу, – но каков выход? Что нам делать завтра? Бежать? Или оставить все как есть?

– Нет.

– Вот именно. И если нет в нас ничего настоящего и доброго, так по крайней мере отдадим наши жизни и тем искореним зло.

– Месть? – Минин злорадно усмехнулся.

– Я помню, тебе есть за что мстить. Но ведь есть еще и надежда. Мы поколение, искалеченное войной, революцией и нескончаемыми лишениями. Но есть будущее, есть дети, чьи глаза не запомнят пожарищ. Мы потеряны, потрудимся ради них! Быть может, они, наученные нашим печальным опытом, не станут взрывать царей и министров, а тепло и покой предпочтут неведомой правде. Мы вкушаем плоды наших исканий, оставим же им чистую Россию!

Минин скептически покачал головой.

– У нас с тобой нет детей и не будет. Но ты верно говоришь, что иначе нельзя. Наш путь легок, потому что у нас нет выбора, он покат и гладок, как то поле, по которому мы завтра поскачем в атаку.

– Штурм будет завтра?

– На рассвете. Шкуро спешит. Ровно два месяца назад он так же, с наскока, неожиданно для всех взял Елизаветград.

– Авантюрист…

– А мы? Время диктует свои законы. Кто в мирное время был бы простым свинопасом, в наши страдные годы – кумир. Кровавая волна подняла со дна всю собравшуюся там муть, все самое жестокое и циничное.

– Не удивительно ли, что и мы оказались на гребне этой войны?

– С нами другое, – Минин сошел с крыльца. – Прогуляемся? Мы здесь случайные гости. Для них – для Ленина, для Шкуро – это родная стихия, а для нас – кошмарный сон, вынуждающий напрягать последние силы и выживать. Что будет завтра? Ты думал о смерти? Я часто думал. Представлял, как меня будут отпевать, как будут плакать, как над моей головой поставят крест… Уже почти рассвет. И с первым лучом солнца мы пойдем в обреченную атаку на матросские редуты, на пулеметы и броневики. У нас нет артиллерии, у нас едва полторы тысячи шашек, полторы тысячи израненных, изможденных людей. А против – огромный, вооруженный до зубов город. И наша сила, и наша слабость в том, что бежать некуда. Если мы не победим сегодня, то попытаем счастье еще раз, возможно еще. Но на этом все. После нас разобьют и будут поодиночке вылавливать в лесах и резать кожу на постромки. И кто тогда станет отпевать тебя, кто поставит крест? Разденут, ограбят, бросят в канаву… – Минин оборвал себя на полуслове и замолчал.

Ветер рвал кроны дубов. Лес стонал. За частоколом лаяла, надрывно срываясь на хрип, собака. Кто-то окликал ее, но крик и лай относило ветром в сторону.

– Дима, ты умный человек, умный и отважный. Я не хочу огорчать тебя, не хочу лишать уверенности в том, что мы делаем благо. Отнюдь. Я верю в благородство твоих мыслей, – Минин с силой сжал плечо Зетлинга. – Но этот мир пропал. Уже никогда не будет нашей старой России, нам не вернуть того, за что мы бьемся. Всей нашей крови не хватит искупить ее грехи. Уже нет тех людей и тех убеждений. Мы зажились в старом добром веке балов, офицерских собраний, дуэлей и анархических кружков. Но этого больше никогда не будет. Вокруг нас что-то кошмарно, вдруг, переменилось. Словно бурей смело отжившую свое листву. И мы стоим голые, холодные. Мы спасаем народ, сжигая дотла деревни. Борясь со злом, мы несем лицемерие. Вокруг нас пустота, степь, пожухлая, выгоревшая степь, без людей и зверья, без корма, открытая всем ветрам и лютому холоду. Эта степь сожрет нас, впитает наши кости и будет стоять многие столетия, глухая и самодовольная!

Лай раздался совсем близко. Из-за ограды появился человек с винтовкой и факелом.

– Эй, кто там?!

– Свои. Вышли погулять, – ответил Зетлинг.

– И чего неймется? Шли бы в дом. Буря.

Ударил сильный порыв ветра, и землю осыпало градом. Льдинки зацокали о брусчатку. Калитка в ограде захлопнулась, и лай стал удаляться.

– Степь, говоришь, – Зетлинг надвинул фуражку ниже на лоб и скрестил руки на груди, ежась от холода и ветра, – в таком случае ледяная степь. Хоть я здесь изрядно привык к комфорту, живу в гостинице для комиссаров, хожу с мандатом Реввоенсовета. Чем не жизнь?

– Расслабился? Вот и арестовали Самсонова, и Петревского расстреляли, – Минин скривил губы. В глубине души он винил Зетлинга в гибели Петревского. – Но не век же пропадать почем зря в тепле и роскоши?! Уж скоро рассвет, так может, тряхнем стариной?

– В смысле?

– С шашкой на буланом коне да на пулеметы, как смотришь? Или остыл, боишься?

– Конечно, нет. С радостью!

– Вот так! Узнаю старого боевого штабс-капитана! Полковник Шрам? Ведь так тебя добровольцы прозвали?

– Да, было дело…

– В таком случае завтра наш полковник ворвется в Воронеж и учинит добрую расправу!