Реанимация чувств - Ирина Степановская

Передразнивая мать, Татьяна даже изменилась в лице. Таким злобным и вместе с тем таким отчаянным оно стало, что Ашот подумал: "А она ведь не рисуется. Она на самом деле не такая, как ее родители, и от этого совершенно несчастна".

– Что же ты ответила? – спросил он.

– Что ответила? Что я сама к ним приду. Вместе с другом! Так что, Ашот, приготовься! Тебя будут рассматривать.

Ашот засмеялся.

– Я не боюсь! Мне такие люди, как твои родители, по душе. Я тоже люблю в походы ходить. Сидя у костра, невозможно врать, там между людьми искренние отношения. А от тебя, дорогая, попахивает снобизмом.

– Да ради бога! – громко протянула Татьяна. – Снобизм – это хорошо! Все богатые люди – снобы. А тем, у кого ничего нет, только и остается, что печь картошку в золе. Картошку-то печь гораздо легче, чем рисковать чем-нибудь, поставить на карту имущество, а иногда и жизнь. Ну, а кто не рискует, тот и шампанское не пьет! Я бы с радостью рискнула, да чем и где? Мечтаю, что буду когда-нибудь жить в дорогущем отеле в Париже на Вандомской площади, например. Надеюсь, "Ритц" существует там до сих пор и ждет меня. И я буду там жить не два дня, пока не кончатся деньги, а сколько захочу. И у меня будут бриллианты, меха, огромные счета в нескольких банках, я больше никогда не стану работать и забуду все, чему когда-то училась в медакадемии. А уж свою работу в нашем отделении и вовсе буду вспоминать как кошмарный сон.

– А у входа в отель будет стоять шикарный автомобиль с шофером в ливрее!

Таня засмеялась.

– Вот-вот! – А потом помолчала немного и добавила: – Но вот в чем загвоздка, Ашот. Мне сегодня уже стукнуло двадцать пять, а никакого автомобиля с шофером на горизонте как не было, так и нет.

– Безобразие! Как не ценить такую красоту! – улыбнулся Ашот.

Они уже свернули с Кольца и пересекали Москву-реку у Автозаводского моста. Параллельно им двигался освещенный поезд метро. Ашот посмотрел на него и сказал:

– Слушай, ты картину Ярошенко "Всюду жизнь" помнишь?

– Это ту, где женщина в арестантском вагоне голубей кормит?

– Не женщина, а ребенок. А женщина просто держит его на руках, но это, по сути, неважно. Знаешь, Таня, – очень серьезно сказал Ашот. – Я только недавно понял. После того как несколько лет назад побывал дома, в тех местах, где прошла война. На самом деле, оказывается, очень хорошо, просто здорово, что вокруг нас всюду есть жизнь! Даже в нашей больнице, в нашем отделении, пока жив хоть один больной, мы тоже все живы.

– Приехали! – сказала Татьяна и показала поворот во двор. Они въехали на территорию комплекса многоэтажных домов, что синими пирамидами высились в Нагатинской пойме.

– Вон, смотри, моя мама стоит. Уже на балкон высунулась от нетерпения! В такую-то погоду! Это из-за того, что я сказала, что с молодым человеком приеду.

Ашот вежливо снял кепку и посмотрел, задрав голову. Действительно, на одном из балконов четвертого этажа стояла женщина, в джинсах, в накинутом сверху так, что рукава болтались через перила, светлом свитере, и радостно махала рукой.

– Слушай, – вдруг вспомнил Ашот. – Я же твоей маме цветов не купил!

– Да ладно тебе, что ты, жених? Она же знает, что мы с работы.

– Нет, ты поднимайся, а я приеду через пару минут. Подскочу к метро и вернусь.

"Вот тебе и на! – подумала Татьяна. – Зачем это я так разболталась! Ведь он сбежит!" – А вслух сказала:

– Да, наверное, все остынет!

– Я ведь не питаться к тебе иду, дорогая. – В темных глазах молодого Пушкина мелькнула насмешка. – Я же хочу с семьей пообщаться.

– Ашотик, пожалуйста, возвращайся скорее, – умоляюще сложила на груди руки Татьяна, стараясь придать лицу самое что ни есть умильное выражение, – а то меня родители замучают вопросами, неужели ты ушел навсегда!

"Красивые женщины должны делать вид, что всегда говорят правду, – сказала она себе. – Кокетство истинную красоту портит".

"Она могла бы и не делать такое умильное лицо, – подумал Ашот. – Похоже, я у нее уже на крючке. Во всяком случае, она мне интересна".

Ашот закинул на заднее сиденье свой красный клетчатый шарф, чтобы он не мешал обзору, и стал быстро сдавать назад, разворачиваясь к метро за цветами. А Таня постояла еще несколько минут у подъезда, погруженная в свои думы, вздохнула и пешком, не дожидаясь лифта, поднялась наверх.

– Куда же вы пропали? – услышала она заботливый голос матери, поравнявшись с площадкой их этажа.

– Ашот поехал за цветами для тебя. По дороге забыли купить, – равнодушным голосом сказала Татьяна и прошла мимо родителей в ванную.

– Доченька, поздравляю! – попытался обнять ее отец, появившийся из кухни со штопором и бутылкой в руках. Татьяна равнодушно подставила щеку.

– Что-нибудь случилось? – спросил отец, заметив ее настроение.

– Ничего.

– Твой молодой человек похож на Пушкина! Как на портрете, только без бакенбардов! Очень милый! – сказала мама.

– Об этом знает все наше отделение, – поморщилась Таня. – И это не мой молодой человек! Господи, как мне надоело, что вы каждого мужчину записываете в "моего молодого человека"! Сколько вам ни говори – одно и то же! Одно и то же! – В ее голосе послышались слезы.

– Но это же естественно! Ты молодая, красивая! Слава богу, здоровенькая! Ну, погоди, найдешь ты себе жениха, еще будет время!

– Да замолчите вы или нет! – стукнула кулаком по стенке ванной Татьяна. Тут же отклеилась и отлетела старая кафельная плитка. Она упала на пол и раскололась на мелкие острые куски.

– Ну вот, пожалуйста! К чему ни притронешься, все тут же ломается. Кругом одно старье! И зачем я только согласилась к вам приехать! Уж лучше бы на дежурстве осталась. Нигде покоя нет! В больнице, куда вы меня запихнули, содом, все только и знают морали читать. Домой придешь – тоже не лучше.

В квартире на время воцарилось молчание. Родители перемигнулись, чтобы каждый из них сдержался и не сказал что-нибудь лишнее, что могло бы дополнительно задеть дочь.

– Она просто комок нервов! – шепнул отец.

Татьяна вытерла мокрые руки и прошла в комнату.

– Твой подарок – в комнате на диване, – тихим голосом сказала мать. – Надеемся, тебе понравится.

На диване лежала коробочка, рядом с ней белая роза. Искушение было сильнее плохого настроения. Тане было неудобно брать подарок после того, как она так некрасиво накричала на мать, но любопытство пересилило. Она открыла коробочку. В ней лежали старинные серебряные серьги с бирюзой и серебряная цепочка.

"Бабушкины, – определила Татьяна. – Двадцать лет пролежали у матери в тумбочке без дела. А теперь мне сподобились подарить".

– Это бабушкины, – тихо сказала мать. – Пусть у тебя останется на память о ней. Они отреставрированы.