Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества - Бьёрн Ларссон

Я изо всех сил постарался изобразить удивление, словно совершенно не понимал, о чём он.

— Не волнуйся! — сказал Скьюдамор, стукнув меня по спине. — Я тоже не такой дурак, чтобы зря высовываться. Можешь на меня рассчитывать. Я умею держать нос по ветру и по одёжке протягивать ножки. Я, как и ты, человек образованный.

По прибытии в Аккру на корабле началась бурная жизнь. Встав на рейде, мы произвели салют из наших четырёхфунтовок, дали девять залпов, и форт ответил нам соответствующе. Между «Беззаботным» и крепостью засновали шлюпки и боты. Мы разгрузились, в первую очередь переправив на берег письма, депеши и деньги (под охраной), а уж затем предметы первой необходимости. Баттеруорт, разумеется, сошёл на берег, расфуфыренный, как павлин. Мне донесли, что юнга, прислуживавший ему в кают-компании, два дня надраивал медные пуговицы на его парадной форме.

Пока капитан вёл на суше переговоры о невольниках, а офицеры были заняты разгрузкой, я обратил внимание на переборку между трюмом и ютом. Поскольку наш плотник, Соукс, относился к законопослушной части команды и на него полагаться было нельзя, я вынужден был довольствоваться хирургическим инструментом, так что дело шло медленно. Сначала я просверлил несколько отверстий трепаном,[16] а потом вырезал две дыры, в которые можно было пролезть, пилой для ампутаций. Я даже тихонько посвистывал за работой. Выпиливать потайные ходы — самая что ни на есть благородная работа для человека моего склада, думал я.

В тот же вечер я созвал заклятых бунтовщиков поиграть в кости. Некоторые уже надрались, как свиньи. Глаза их горели напускной бравадой и воинственностью. Роль амулетов и идолов играли для них ром и водка. В этом отношении наши матросы с волосатой грудью и руками в шрамах были ничуть не лучше негров.

— Я понимаю, что вам иногда надо выпить, — мягко обратился я к собравшимся. — Но, будь я на вашем месте или, как говорится, в ваших башмаках, если б они у вас имелись, я бы уже давно спился.

— А ты, получается, не в наших башмаках? — выкрикнул Роджер Болл, который впоследствии, под началом Робертса, предпочёл, вполне в своём духе, взорвать себя, нежели сдаться в плен. — Интересно, что в тебе такого особенного? Ты ничуть не лучше нас, Сильвер. Подумаешь, он перенёс килевание и остался в живых!

— Ты совершенно прав, Болл, — признал я. — Остаться в живых после килевания ещё ничего не значит. Ты бы со своей толстокожестью тоже сумел. Мало что свалит такого быка, как ты. Верно, ребята? Роджер Болл ого-го какой здоровый мужик!

Кое-кто закивал. Товарищи хотели жить в согласии с Боллом, который легко раздражался и действительно был силён как бык. К тому же, обманутые моим невинным тоном, они принимали каждое слово всерьёз. Только Томпкинс, обратил внимание я, чувствовал какой-то подвох.

— Во-во, — поддакнул Болл с самодовольным смешком, которым я желал бы ему подавиться. — Во-во, — повторил он. — Ни одна живая душа не смеет мне указывать, ни Сильвер, ни кто другой.

Он гордо огляделся вокруг. Увы, на каждом судне находились такие Боллы, у которых избыток самоуверенности и чисто физической силы не оставлял в башках места ни для чего другого. И чем это всё кончалось? Они прежде других попадали на виселицу либо к акулам либо становились пушечным мясом.

— Опять-таки совершенно верно! — спокойно отвечал я. — У тебя, Болл, есть голова на плечах. Только хорошо бы ты ею почаще пользовался.

— Ты к чему клонишь, разрази тебя гром?! — угрожающе проревел он.

— А клоню я, ребята, к тому, — произнёс я голосом, который нисходил на меня в такие минуты с небес, — что если б этот храбрый, сильный и толковый парень имел право заявлять о своих претензиях, то черту перешёл бы не я, а он. Не я, а он бросил бы вызов Баттеруорту и подстрекал вас к мятежу. Но разве Роджер Болл совершил что-либо подобное?

Все молчали.

— Ты горазд трепаться, Болл, а капитанские приказы всё равно исполняешь как миленький.

Болл стиснул кулаки и чуть не задохнулся от гнева, однако даже он понимал, что всеобщая поддержка на моей стороне. Я взял кости и бросил их на стол.

— Перейдя черту, я поставил на кон свою единственную драгоценную жизнь, — продолжил я, когда кости легли. — Вот почему у меня есть преимущество перед таким, как ты. Если кто не согласен, я готов его выслушать.

Тишина говорила сама за себя.

— Томпкинс, у тебя круговая грамота?

Томпкинс достал скомканный лист и кинул его на стол, точно бумага жгла ему пальцы. Взглянув на грамоту, я сложил её и спрятал за пазуху.

— Вы все подписали документ и теперь связаны письменной клятвой. Вам известно, что это означает. Если бумага попадёт в чужие руки, вас ожидает виселица, в лучшем случае — двадцать лет в Нью-гейтской тюрьме. Посему ни один теперь не имеет права выйти из заговора, оставив других рисковать своей шеей.

— А почему ты не подписался, Джон? — осторожно спросил Томпкинс.

— Я подозревал, что кто-нибудь задаст этот вопрос. Но мне казалось, что ты, Томпкинс, и сам знаешь ответ. Прежде всего я дорожу собственной шкурой. Если бы каждый из вас так же дорожил своей, я бы подписался руками и ногами. Тогда была бы не нужна круговая порука в виде этой бумаги. Я бы взял всё на себя и поставил свою подпись, Джон Сильвер, крупными жирными буквами, вот тут, на самом верху. Однако посмотри вокруг! Половина так называемых дерзких бунтовщиков уже начала для храбрости прикладываться к бутылке. Разве так следует заботиться о своей и моей шкуре? Нет, спиртное туманит мозги и делает человека непредсказуемым. Как вы думаете, почему многим из вас не удаются ваши грандиозные планы? Да потому, что кто-нибудь обязательно посчитает победу обеспеченной, упьётся до чёртиков и распустит язык или потеряет голову. Так-то вот. Вот почему я не поставил свою подпись и вот почему я взял бумагу себе. А теперь я должен сказать вам следующее. С этой минуты и до того, как на борту нашего судна появятся выборный капитан и вольные моряки, люди чести, с выпивкой покончено. Ни капли, ясно? Если я замечу кого-нибудь с бутылкой или на взводе, я сам вручу бумагу Баттеруорту.

Кое-кто поворчал-побурчал, но серьёзных возражений не последовало. Никто не был готов убить меня и завладеть бумагой только ради того, чтобы напиться.

— Чтобы закрыть этот вопрос, — решил подбодрить их я, — обещаю, что потом вы сможете пить, сколько влезет, хоть упиться до смерти, если таково будет ваше желание.

— Да хватит тебе, Джон! — сказал Томпкинс. — Можешь дальше не распространяться. Мы всё поняли. Верно, ребята?

Томпкинс говорил развязно, но он нашёл правильный тон. Хорошо, хоть один из них понимал, что поставлено на карту. Остальные молча согласились, даже Болл, во взгляде которого, однако, светился опасный огонёк.