Вид с холма - Леонид Сергеев

Ну а потом потекли деньки с большой нагрузкой — один насыщенней другого. Когда я выходил их дома, меня уже поджидали соседи. Кое-кого подбрасывал по пути на рынок, в магазин. После работы, как таксист, всех развозил по домам, а потом катался с друзьями по городу в поисках приключений.

В воскресные дни, если выдавалась солнечная погода, ко мне выстраивалась очередь желающих махнуть на природу, на огородный участок, в деревню к родственникам. Я никому не отказывал, но ставил условие — вернуться до захода солнца, по крайней мере — до темноты, поскольку ездил без фар (целый год нигде не мог их достать).

Я гонял все дни напролет, готов был ехать с кем угодно и куда угодно, пока светило солнце. Меня так и звали — «Солнечный шофер» или «Солнечный гонщик», имея в виду не только погоду, но и мое немыслимое обаяние (каким же ему быть с отдельной комнатой и собственной машиной?!).

Справедливости ради отмечу — некоторые считали меня неразумным, безрассудным, даже безалаберным парнем, но большинство сходилось во мнении, что я человек с большим сердцем, обширным кругозором, огромными знаниями в технике и с другими, не менее ценными, качествами.

Катаясь с друзьями по городу, мы частенько заезжали в столовую «Встреча», которая по вечерам превращалась в кафе. Там же назначали свидания подружкам; и не только мы, свободные холостяки, но и некоторые женатики, ясное дело, втайне, с величайшей секретностью.

С этими женатиками случались накладки. Сидим, например, втроем: женатый приятель с девицей и я, вдруг влетает его жена, он сразу отодвигается от девицы, а жене объясняет, вернее, безбожно врет:

— Это его подружка, — и кивает на меня.

И мне ничего не оставалось, как добросовестно и ярко изображать хахаля его девицы.

Так и получилось, что жены приятелей постоянно видели со мной разных девиц и открыто презирали меня — в их глазах я был кутилой, гулякой, неисправимым ловеласом, законченным бабником или кем-то близко к этому.

Бывало и почище. Кто-либо из женатиков обращался ко мне:

— Ты это, пока гоняешь на тачке, дай ключи от комнаты, негде с девицей приткнуться.

Даю ключи, через пару часов приезжаю, а он открывает дверь и мямлит:

— Погоняй еще, солнце-то еще не село!

Как-то в разгар лета, один сказал:

— Не приезжай сегодня совсем. Переночуй в машине. Щас ночи короткие, солнце не успеет зайти, как снова всходит.

Приходилось выручать друзей. Я-то что, мне не трудно. А вот их жены заводились до чертиков, то и дело мне звонили:

— Правда, что мой весь вечер просидел у тебя? А девицы были?

Или, чудовищно раздражаясь:

— Мой что, в самом деле у тебя ночевал? Ты, небось, и девиц приводил?

Канючили жутко, словно кто-то съел их яблоко, а им подсовывает кожуру от него. И, естественно, эти жены считали меня криминальным типом, который устроил из комнаты притон — не совсем так, но похоже; во всяком случае некоторые разгневанные жены называли меня «распутником», а наши сборища — «ужасными, отвратительными, мерзопакостными». Конечно, я не был святым, но и таким негодяем, как они считали, не был.

Здесь я подошел к тому, ради чего, собственно, ударился в эти воспоминания.

Как я уже сказал, особы женского пола меня интересовали, но не настолько, чтобы от них терять голову. Они были у меня на втором плане, даже на третьем, а на первом — друзья, на втором — машина. Компанию друзей я никогда не менял на встречу с самой красивой девицей. Считается, таких вещей женщины не прощают. Правильно считается — они бросали меня. Хмыкали, произносили устрашающие слова и бросали. Некоторые в придачу сыпали оскорбления, вроде того, что я розовый, голубой, зеленый. Я не обижался и не очень-то расстраивался. Объясню почему.

Уже после двух-трех увлечений, я задался вопросом: любовь это что? И ответил: не просто трудное чувство, а мука, нервотрепка, страданье! А раз так, то зачем мне такие переживания, эта опустошающая любовь?! Я лучше покатаюсь на машине с друзьями.

Позднее я понял — и взаимной любви не бывает; всегда один любит сильнее, другой слабее. Тот, кто любит слабее, как бы с прохладцей, не очень-то и дорожит этой любовью, а то и относится к ней небрежно. А любящий сильно, умирающий от любви, обречен на всякие переживания, обиды, ревности. И попробуй не считаться с этим!

Некоторые семейные говорят: «У нас любовь». Чепуха! Тоже мне, тонкая материя! Не любовь у них, а привычка, и там много всего намешано. Любовь — это страсть, а какая страсть, если люди прожили семьдесят лет? Быт съедает всякую любовь. И чего все хотят любви, не понимаю? Мне так она совершенно не нужна, меня от нее избавьте, я и без нее живу прекрасно и, главное, весело; у меня полно свободного времени, могу ничего не делать, покачаться на люстре — кто из женатых может? В принципе, жена, как постоянная поддержка, нужна слабому мужчине, а сильному достаточно любовниц, главное для него — дело. И мужская дружба.

Эта самая дружба у меня продолжалась до тридцати лет, а потом… потом моя «рабочая лошадка» рассыпалась на ходу. В прямом смысле слов — колеса отлетели в сторону и я, как ехал на сиденье, так и плюхнулся на асфальт сквозь проржавевшее днище. А тут еще умерла старушенция, у которой я снимал комнату, в ее квартиру вселили новых жильцов и я волей-неволей оказался на улице. Мое блистательное обаяние мгновенно потускнело и всех приятелей как ветром сдуло.

Это был существенный момент; поворот в моих взглядах на мужскую дружбу, в голову полезли невеселые мысли; в меня вселилась не досада, а жгучая обида, даже, кажется, злость. Помню, к кому из приятелей ни попрошусь ночевать — «Извини, старик, — говорят и отводят глаза, — у меня тесновато и родичи» (или жена, или подружка).

Так и ночевал на работе, пока не подыскал новое жилье — пустующий балок на стройке. Яснее ясного, удобств там не было — сплошной кладбищенский мрак, железные сварные решетки, светящиеся гнилушки и прочее, но как временное пристанище меня устраивало.

Известно, неприятности всегда сваливаются кучей. Не успел обосноваться в балке, как сломал ногу; нелепо, на ровном месте, впотьмах зацепился за какую-то корягу и неудачно рухнул. Возможно, Богу надоело наблюдать за моей беспутной жизнью и он решил проучить меня — дал время поразмыслить, одуматься.

Так или иначе, но я временно стал инвалидом. Обзвонил приятелей, говорю так и так, нога в гипсе, ковыляю на костылях, подгребай, потреплемся, захвати бутылец.

— Да-да, старик, обязательно, но, понимаешь, дел по горло: и то надо, и это. На следующей неделе обязательно…

Прошла неделя, затем месяц, и… никто не приехал. Никто! Дружки продемонстрировали наплевательское отношение к моей судьбе. Тут уж было не до обиды и злости. Это был нокаут; я разочаровался в дружбе — сник, осунулся, почернел, потом озверел — заклеймил позором приятелей и мысленно послал им проклятья.

Что было дальше? А дальше каким-то странным образом помощь пришла оттуда, откуда ее меньше всего ждал — точь-в-точь как в сказке.

У меня была знакомая, которая раза два наскоком появлялась в нашей компании, и что немаловажно — обычно в компании все кого-то изображают, она держалась естественно и просто; мы относились друг к другу чисто по-приятельски, без всякого сексуального давления, правда между нами существовала кое-какая потаенная симпатия. И вот эта знакомая от кого-то узнала про мое бедственное положение, пришла в балок, принесла еду, курево. И на следующий день, сердобольная, явилась, сделала мне холодные и горячие примочки, а потом предложила пожить у нее (это какое же надо иметь сердце!). Спокойно и просто, не моргнув, предложила и все, проронив:

— Чего мучиться в сарае?

Я не отнекивался и переместился в пространстве — перебрался к ней, и мое положение стало облегченным, просветленным и прочее.

Она не блистала особой красотой, зато имела добрую, отзывчивую, чуткую душу. Ей было под тридцать и, наверняка, она хотела выйти замуж, но что ж в этом плохого? Главное, она ничего не требовала и принимала меня со всеми вредными привычками, а их накопилось немало — многолетнее праздное общение с приятелями давало о себе знать. Я выпивал и курил, после чего меня мутило, шатало и сгибало; я играл в азартные игры, был болтлив, мог пульнуть крепким словечком, по ночам имел обыкновение вставать, съедать тарелку супа, затянуться дымком, при этом сопел, хрипел и грохотал.

Что еще меня в ней устраивало? То, что она была податливой — поддерживала мои планы. Я ей сразу заявил:

— Как только выйду на работу, начну откладывать деньги на новую машину (в смысле, на вторую подержанную).

И что она сказала?

— Машина — это замечательно, всегда можно куда-нибудь поехать. Мои родные живут в деревне, там лес, река… Я смогу тебе дать немного денег на машину.

Вот такая щедрая душа.