Все пиарщики делают это! - Дарья Орлова

Пилот вертолета, которого где-то завербовал Гарик, был свеж, как молодой редис, и совсем нелюбопытен – он даже не поинтересовался содержанием наших агиток. Всю ночь они с Митей летали над областью, раскидывая листовки. На рассвете Митя бросал уже целыми пачками, не развязывая.

Я рисовала иероглифы, пока за окном не повисла бледно-синяя предутренняя акварель, а иероглифы не слились в черно-белую сетку, где мысли безнадежно застревали. Курочкин... Петров... чем каждый из них займется завтра, то есть уже сегодня? Васька... мама... пора завязывать с этой работой.

Мне приснился финансовый аналитик Миша: он стоял у доски с фломастером и объяснял, что если объединить иероглиф «вечная любовь» с иероглифом «свобода», получится тайный масонский символ, означающий любовь Бога и освобождение.

Я подумала: «Так вот оно что...» и проснулась.

Звонила мама.

– Я тут решила узнать, на какого кандидата ты работаешь, – с живым интересом спросила она. – А то мне положили в ящик листовку, что эти выборы – судьбоносные в истории России. Ты скажи, за кого мне голосовать?..

– Ну... голосуй за Петрова, – не очень уверенно пробормотала я.

– А он приличный человек? Хотя знаешь что, лучше не рассказывай, а то я опять засомневаюсь. А на какую должность мы его избираем?

– Мама, это абсолютно неважно. Проголосуй за Петрова, и все!

Я зарылась в подушку. В этот момент в комнату и влетела Васька, румяная, морозная, с томным блеском в глазах и ошарашенной физиономией, выражающей одновременно десяток чувств.

– Да-а-ашка! Что это?! Выходим утром – валяется листовок пачка! Вот этих! Даш, у кого-то из вас крыша поехала? Перцель аж позеленел и начал звонить Гарику. Тот, видимо, спал и спросил: это что, из-за такой ерунды ему звонят в такую рань? Егор сказал, что теперь нам всем оторвут яйца. Дашка, у меня нет яиц, но... вы что, обкурились или бухали?!

– Э-э... я была против, – сообщила я, как учил Николай, пытаясь закутаться в одеяло для безопасности, – но меня заставили.

– А Курочкин?..

– Нету. Не звонил, не писал, и телефон у него отключен.

– Сбежал?..

Я горестно кивнула.

Дашка порылась в сумке, выволокла полбутылки коньяка и стеклянную банку с вишнями для коктейля. Я глотнула, сжевала несколько вишен и поняла, что они очень утешают в тоске.

Перцель тоже ничего не знал о том, куда пропал Курочкин. Он назвал меня «мелкая падла» с намеком на листовку, но, кажется, приступ гнева и бешенства пошел на спад. Во всяком случае, он не собирался демонстративно вылезать из одной с нами лодки. Мы с Васькой обрадовались, а потом я прослезилась под душем, вспоминая, как Курочкин мыл меня, пьяную, в день нашего близкого знакомства...

Вылезла я не раньше, чем лицо перестало выглядеть опухшим и зареванным. Практически все в доме уже проснулись, Перцель выглядел как перекипевший чайник, Митя прятался в дальнем от него углу, трогательно обняв коленки, а Капышинский, восседая на столе попой в коньячной луже, объяснял, что все идет по плану. Ребята поддакивали. Я на всякий случай тоже покивала.

В штабе был организован информационный центр, где каждый час принимали данные с избирательных участков – сколько народу проголосовало. Там нас никто не ждал – мы бы только создавали хаос и столпотворение. Оставалось только квасить дома по-черному.

За победу не пили – дурная примета.

Николай, как паук в норе, терпеливо ждал, пока избиратели и члены мелких избиркомов начнут нарушать закон: чем больше нарушений, тем больше шансов признать выборы недействительными. И переиграть их заново. У юристов всегда много работы в день выборов и после.

А мавр, то есть мы, сделал свое дело. Мавру остаются только водка да текила – на весь день, а потом и на всю ночь. У политтехнологов это называется «big election night» – самая веселая и страшная ночь в году. Как Хэллоуин, Новый год и экзамен по сопромату одновременно.

Через пару часов наблюдатели начали тревожно звонить со своих избирательных участков – какие-то неуловимые личности раздавали листовки людям чуть ли не на пороге избирательных участков. На них был изображен президент спиной к Петрову и надпись: «Президент не доверяет Петрову. А ты?..» Сделано было грубо, но в день выборов срабатывает и не такое... Гарик из генштаба распорядился бросить всех наших агитаторов на отлов чужого компромата.

Впрочем, все это мелькало как будто за стеклом уходящего поезда, и было уже неважно.

А тут еще Васька, тихая и многообещающая, затащила меня к себе в комнату и заявила:

– Слушай, у меня потрясающие новости. Перцель сделал мне предложение!

– Какое?

– Замуж, Дашка, замуж! Обычное человеческое предложение. Ну там – руки и сердца...

– Замуж?!

– Забегая вперед, скажу, что я согласилась. Погоди. Последняя новость. Я беременна, только что сделала тест.

Моя картина мира рушилась. Васька сияла и светилась, и ничто в ней не предвещало скорых и таких невероятных перемен. Я представила ее с животом. Потом с ребенком. С мужем. Все это вместе не хотело укладываться в голове.

Я еще раз посмотрела на нее, как на инопланетянку. Почему-то мне всегда казалось, что мы одновременно выйдем замуж, одновременно родим детей, в моем воображении мы гуляли с ними в одном дворе... И вот теперь Васька с Перцелем реализуют свой альтернативный сценарий, в котором я им совсем не нужна.

Счастье очень эгоистично. Даже эгоистичнее меня. И Курочкин исчез, как назло.

– Ни фига себе, – сказала я. – Ну ты даешь... И что ты теперь чувствуешь?

– Очень странное чувство. Я космос, и внутри меня целая вселенная, которая меня щекочет. Что-то вроде этого.

Нужно срочно выпить водки, почувствовала я.

Спустилась вниз, в гостиную, и выпила. На сей раз без Васьки.

Помню, Капа пытался подсунуть мне под нос бутерброд с засохшей колбасой, но я гордо отворачивалась, отвечая:

– Настоящие женщины не закусывают!

Помню, Митя рассказывал историю про кого-то из кандидатов в мэры, просившего: «Пожалуйста, обязательно отразите в листовке, что для меня праздник Восьмое марта неразрывно связан с армией!»

Указал ли Митя это в листовке, я, честно говоря, прослушала. Вообще я не люблю праздник Восьмое марта. Потому что он каждый раз выпадает на предвыборный цикл, а, значит, приходится писать бесконечные поздравления – от партий, от кандидатов-одномандатников, поздравления для радиоэфиров, для теледебатов, для открыток, для женщин-предпринимателей, для женщин-бюджетниц, для женщин-военных...

У меня есть несколько заготовок, из которых можно сложить практически что угодно. И есть несколько самодеятельных перлов, которые кандидаты сочиняли на свой страх и риск. Один помню почти наизусть: «...и в этот ясный и сумрачный день, стоя у прилавка в подарочной суматохе, я ловлю себя на том, как мне повезло. Повезло родиться в мире, полном женщин. У самой прекрасной, самой лучшей мамы на свете. И стоя у витрины, мое сердце сжимается от сильного чувства любви к дорогим женщинам. Этот праздник, я уверен, так же будоражит души многих мужчин».

Ага, будоражит. Кстати, неплохо было бы заняться сексом. Даже неважно, с кем. Неважно, как, и даже не суть важно, в какой позе. Просто – здоровым человеческим сексом вместо этого ползучего умствования. Мы слишком много пьем, слишком часто занимаемся вредным и отравляющим душу самокопанием, улетаем, прилетаем, покупаем новые мобильные телефоны, красим волосы, сидим на креативных совещаниях, врем – и все для того, чтобы вот так посреди пьянки вдруг ощутить отрезвляющее одиночество.

Я вспомнила себя в Таиланде в августе. Почему всякий раз, когда нам принадлежит целый мир, мы торопимся набрать в нем знакомого мусора? Ведь этот мусор, как его ни перемалывай, не станет съедобным...

Рядом Капа пытался отгрызть крышку с бутылки текилы, хотя даже мне было видно, что крышка отлично отворачивается. Нет, все-таки важно, с кем заниматься сексом... Например, с Капой я бы не смогла.

– Ну что, бухнем? – оживленно хихикнул Капышинский.

– Еще как!

Чуть попозже мрачный Перцель пытался избить Митю пластиковой бутылкой, пока Васьки не было в комнате. Просто так, ни за что. На этом моменте я, видимо, задремала... А на что было смотреть? Сценарий вечеринки вырисовывался довольно отчетливо – сейчас все напьются, кто-нибудь заблюет туалет и ванную. Васька со своей внезапно свалившейся беременностью будет отрешенно сидеть в кресле, такая теперь чужая для меня, а где-то далеко будут считать бессмысленные голоса, отданные за Петрова.

Очнулась я уже после полуночи, на диване, от шумного появления Гарика. Вернее, от шума – у Капышинского дрогнула рука со стопкой, и текила пролилась мне за шиворот. Считать себя трезвой я никак не могла, и очень раздражал привкус бензина во рту. Васька с Перцелем, обнявшись, спали в кресле, и больше в зале никого не было.

– Что, дрыхнете?! – орал Гарик, переступая через пустую стеклотару – Подъем, касатики! Мы рождены, чтоб сказку сделать быдлу!