Путешествие вокруг дикой груши - Петер Надаш

виде мечты, догадки, радостного сопереживания люди осознавали всю восхитительную совокупность этих вопросов, и поэтому частные, но взаимоувязанные идеи, входящие в эту совокупность, вместе с конкретными представлениями и догадками, мечтами и устремлениями буквально пронизывают Ветхий Завет, греческую мифологию и, благодаря усердию раннесредневековых монахов, увековечивших письменное наследие античности, — всю весьма уважаемую историю христианской церкви. Хотя нельзя исключить и такой возможности, а если нельзя, то и не будем ее исключать, что в ходе еженедельно повторяющегося обряда Христос не присутствует напрямую и не является нам в результате метаморфозы, а мы принимаем кровь и тело Его символически. То есть вино остается вином, хлеб — хлебом, а пролитая за нас кровь и принявшее муки тело — статья особая. Выражаясь более прозаически, мы следуем Христу, и даже не Христу, а множеству генетически и культурно наследуемых представлений, уже не посредством заклания наших ближних или животных и даже не через участвующие в превращении девоционалии, то есть предметы культа, не через пожертвования и обеты, но символически. Так что мы понимаем, как не понять, Иоганна Бренца, магистра философских наук, который достигнет затем и докторской степени, в его стремлении как можно дальше продвинуться в постижении сути вещей, для чего он и приступил к изучению теологии в Гейдельберге, когда в город сей, на весь мир знаменитый своей ученостью, для участия в публичных академических прениях прибыл Мартин Лютер. Нам известно доподлинно, что событие это, ставшее поворотным моментом в жизни Иоганна Бренца, имело место 26 апреля 1518 года. Этот день знаменателен был еще тем, что именно тогда Лютер впервые огласил свои знаменитые тезисы с критикой церкви в публичной дискуссии за пределами Виттенбергского университета. Магистра Бренца и его товарищей по университету идеи Лютера привели в такой восторг, что после диспута они тут же отправились на временную квартиру профессора, дабы продолжить беседу. И продолжали ее на другой, и на третий день, и, можно сказать, всю жизнь.

Разве мог он после случившегося не желать причащаться действительно под двумя видами, то есть принимать не сухую облатку, а настоящий хлеб, и не взирать, как из чаши лакает вино священник, но иметь возможность приложиться к ней, невзирая на сложности с гигиеной, собственными устами. Только надо еще отметить, и это тоже впрямую относится к нашей истории, что к этому времени в городке, славящемся своей солью, навязанные властями служители алтаря сидели уже в печенках у магистратских советников, ибо им приходилось не только терпеть всю галиматью, несомую ими с амвона, но еще и платить за скандальные благоглупости. И поэтому советники городка, славящегося своей солью, уже не впервые в истории решили перехитрить и светские, и церковные власти. Подыскав себе проповедника из числа подготовленных богословов — так сказать, дипломированного спеца, — они объявили, что готовы его содержать, за что тот будет наставлять их на ум, дабы, сделавшись истинными борцами за веру, они обрели путь к спасению. Под запрет этот их шаг не подпадал. И епископ, и имперский князь только плечами пожали. Так и стали они одними из первых в мире, кто изменил установленный порядок. Но поступили они не с бухты-барахты, не наобум лазаря, как епископ, когда присылал им наголову очередного олуха, — кандидат на должность должен был держать перед паствой пробную проповедь, и его либо нанимали общим голосованием, либо гнали взашей и подыскивали другого. Так случилось, что как раз в то время, когда Мартин Лютер в полемике открывал студиозам глаза на христианский мир без индульгенций и иерархии, вызывая неудержимую злобу собратьев по клиру, жители городка, славящегося своей солью, своим умом и своими силами приступили к созданию собственной церкви, свободной от иерархии, каковая позднее, когда их устремления встретились с устремлениями Лютера, получила название пресвитерианской.

Ну а как в эту наполовину уже готовую картину мира впишется — получив степень доктора теологии — Иоганн Бренц, каким образом в городке, славящемся своей солью, он станет проповедником главного храма и фактом этим в течение всей своей жизни будет гордиться больше, чем двумя полновесными докторскими дипломами, об этом — в следующий раз.

Март

Бедный Лютер — он предпочел навлечь на себя проклятие императора и анафему папы римского, нежели гнусным образом предать свои постулаты. Что касается магистратских советников городка, славящегося своей солью, то могли ли они не знать, что протирать штаны в Гейдельберге Иоганну Бренцу осталось недолго. Конечно же не могли. А посему пригласили его на пробную проповедь в церковь Святого Михаила — главный храм, ныне с гордостью именуемый также собором, что находится в городке, на весь мир славящемся своей солью и немалым богатством. Ну а что, имеется ведь у них в главном храме приходский священник. Пусть и свой проповедник будет. Не было никогда в обычае — испытания богословам устраивать. А теперь вот будет. Не все же герцогу Хоэнлоэ поучать их с высоты своего величия, и не все же милостивому епископу решать за них, чью проповедь и о чем слушать по воскресеньям. Не понравится — пригласят другого. Уж как-нибудь сыщется кто-нибудь, чьи слова найдут путь к их сердцу. Пусть свой человек обращается к ним с амвона и пусть за их кровные говорит им дело, а не городит всякую околесицу.

Бренцу, на старинных гравюрах именуемому на латинский манер Иоганнесом Бренциусом, когда он прибыл на испытание, было всего лишь двадцать три года. Едва ли не весь город собрался тогда в Святом Михаиле. И случилось так, что глубокая и простая проповедь этого богослова, человека спокойного и решительного, ничем на их фоне не выделяющегося и, в отличие от предшественников, которые без стыда козыряли свой малограмотностью, не кичившегося даже истинной и очень обширной своей ученостью, настолько пришлась по душе горожанам, что ту проповедь они тотчас отправили за свой счет в печатню, дабы распространять в виде прокламации. Самого же Бренца избрали не мешкая городским проповедником. И даже особенно не задумывались над тем, что эти выборы стали каким-то всемирным событием, хотя надо сказать, что в истории христианства такого еще не случалось. Разумеется, мы, сегодняшние, можем спросить: что и как должно приключиться в истории, чтобы разные вещи вдруг таким удивительным образом сошлись и чтобы возник такой лад между личными побуждениями и общественной надобностью? Когда горожане были уже сыты по горло и рыцарями, и своим герцогом, и епископом, вдруг появился Лютер с учениками. Да, бывают в истории времена, когда вещи естественным образом находят свое место и свою форму, однако за