Моя шокирующая жизнь - Эльза Скиапарелли

Но настало время, когда появилось очень много людей, желавших что-то делать, кроме пакетов, и менее независимых, чем я. Я решила, хотя и оставалась в распоряжении комитета, сменить направление жизни и пойти в школу. Я поступила в школу Красного Креста и стала помощницей медсестры. Это было ново для меня, и никогда, несмотря на все мои странствования, я не сталкивалась с физическими страданиями. Измерять температуру, лечить ожог, бинтовать сломанную ногу, останавливать кровотечение из раны, откачивать утопленника – все это представляло для меня что-то неизвестное мне ранее и очень интересное. Я считала, что следует принять закон, объявляющий знание основ первой помощи больным и раненым обязательным для всех молодых людей, а не заставлять их изучать бесконечно далекие от современной жизни вещи.

Застелить койку в госпитале – геометрическая задача, ее не так-то легко решить, если надо добиться совершенной поверхности по всей длине и точных углов. Я должна была научиться сдавать экзамены, как будто мне десять лет; делать анализ крови в банке доноров: колоть палец, набирать кровь, исследовать ее, принять или отвергнуть предложение. Получившие отказ уходили, печальные и меланхоличные, будто прокаженные. Меня направили в госпиталь Бельвью, куда попадают несчастные, потерявшие надежду пациенты, уличные бродяги, пьяницы, потерянные люди. Скиап, известная как королева моды, с шести утра до вечера бродящая по улицам Нью-Йорка в плоских тряпичных туфлях, белых хлопчатобумажных чулках и синем фартуке, без сомнения, выглядела несколько комично. Но важным для нее в этой новой обязанности было то, что она действует в соответствии с учением Богомольца. Неизвестно, в чем состоит эффект Богомольца[143], но он может сделать волосы черными или седыми; кого-то омолодить, вызвать у кого-то впечатление, что тот раздувается как кит. Скиап этот эффект придал смелости и до какой-то степени сделал терпимой в эти тяжелые для нее годы. Будучи помощницей медсестры, она должна была, естественно, выполнять самые грязные работы, которые делают уборщицы. Но это ей не показалось очень тяжелым, она привнесла в работу свой интерес, настолько это поднимало ее самоуважение. Мыть тела людей всех рас и цветов кожи, людей, иногда зараженных в последней стадии, помогать существам, которые могли только стонать, застилать кровати под недвижными, тяжелыми телами, выслушивать бесконечные жалобы среди ужасных запахов – все это вернуло ей ощущение человечности, дало почувствовать, что она теперь не просто мертвая ветка, раскачиваемая ураганом, это спасло ее душу. Впервые она узнала смерть: посланная с поручением в далекую часть огромного здания госпиталя, оказалась в морге. Кругом ряды гробов, вдвинутых в стену, как карточки в картотеке, несколько покойников лежали на столах, покрытые простынями; тут же таблички с именами. Иногда часть лица или нога торчали из-под простыни, и, несмотря на систему охлаждения, запах разложения не удавалось подавить средствами дезинфекции.

После перевода в нью-йоркский госпиталь она узнала смерть еще раз: приятная пожилая женщина, которую она держала за руку, скончалась, не произнеся ни слова, только слегка сжав пальцы. Знаменитый хирург разрешал ей присутствовать на серьезных операциях, и она видела вынутое из груди сердце, которое не переставало биться, потом его же вновь положенным на свое место. Она видела операцию отсечения ребер, зараженных туберкулезом; удаление опухолей, огромных, как очень спелый грейпфрут. В течение этого времени она перестала есть мясо. Однажды она отправилась в детскую больницу, к больным детям, где применяли новый метод лечения полиомиелита. Скиап, знакомая со всеми ужасами этого заболевания из-за болезни Гого, конечно, заинтересовалась новым открытием, от которого ждали многого, но ее возмутило, что дети страдают от бесчеловечного обращения: их заворачивали в мокрые простыни, разогретые настолько, что их приходилось брать щипцами. Несчастные маленькие пациенты кричали до обморока, но опыт надо было продолжать.

Скиап все время считала, что старая техника с использованием электричества, по-видимому, как и в случае Гого, давала лучшие результаты.

Пройдя все это, она достигла чего-то вроде спокойствия души.

Глава 14

Соединенные Штаты, которым в первое время приходилось выбирать, вступать в войну или нет, оказались перед другой проблемой, совсем незнакомой другим странам. Их политическая, экономическая и социальная структура встречала одобрение всех граждан страны, даже недавних эмигрантов. Это вызвало новую волну патриотизма, нетерпимую позицию новичков; одновременно существовало опасение обмануться. Но хотя в американском законодательстве существовала презумпция невиновности, таково было общее умонастроение в Соединенных Штатах в 1941 году. Затем внезапно появилось чувство недоверия и страха, до тех пор абсолютно незнакомое этой одной из самых гостеприимных наций. И вот при таком стечении обстоятельств США, которые сделали все, что в их власти, чтобы помочь оккупированным странам, и продолжали оставаться вне конфликта, проснулись однажды утром под взрывами Пёрл-Харбора[144]. Их немедленная единодушная реакция на этот призыв к оружию, без сомнения, казалась чудом. Берри, мой зять, немедленно поступил добровольцем на военную службу и был отправлен в Северную Африку. Его прежняя работа в навигационной компании предполагала, что он получит пост по своим способностям. Он организовывал транспорты, и в дальнейшем его ждала служба в качестве адъютанта генерала Кларка, одна из интереснейших работ в Африке, на Сицилии, в Италии вплоть до освобождения Парижа. Я сняла старый дом, довольно некрасивый, в Принстоне, но там была огромная библиотека, и тот факт, что этот университетский город находился недалеко от Нью-Йорка, позволял мне каждый день преодолевать большое расстояние. У меня родилось чувство, что я снова переживаю свои ранние годы в Риме, где отец читал в университете лекции по восточным языкам. Дом в Принстоне выглядел таким старым – можно было подумать, что находишься в каком-нибудь заброшенном уголке Англии. Корректные, жеманные, некрасивые старые дамы приходили ко мне с визитами чаще всего в такое непривычное время, когда я принимала ванну или мыла голову, и они оставляли свои визитные карточки. Я быстро заказала себе визитные карточки и предприняла несколько ответных визитов. Иногда я находила этих дам на месте, в противном случае тоже оставляла свою карточку и больше о них ничего не слышала.

В Принстоне у меня был большой друг, Дональд Майкселл, он обитал один на соседней вилле, долго прожил во Франции и приехал в этот тихий университетский город, чтобы укрыться от бушующего снаружи ада. Его единственная прислуга, гигантская кухарка-негритянка, меня обожала, давала советы по поводу моды, а по ночам ей снились блюда, которыми она станет кормить меня на завтрак. Однажды мы сшили свадебное платье для маленького бассета, блестящие безделушки и воздушную фату купили в магазине твердых цен. Фата самым прекрасным образом тянулась за бассетом, и свадьба удалась. Это был единственный случай в тот смутный период моей жизни, когда я сотрудничала в создании платья. Большинство вечеров, часто длившихся до рассвета, я проводила на этой вилле. Мы с Дональдом испытывали необходимость общаться по ночам, не думая о времени. Я научилась вязать крючком и связала огромное число разноцветных салфеточек, но никогда мне не удавалось справиться с вязальными спицами. Затем Дональд потерял во Франции единственного сына, и эта смерть стала началом его конца.