Бои у Халхин-Гола (1940) - Давид Иосифович Ортенберг

Мы видели, как горят машины, подвозящие вражескую пехоту, как в панике разбегаются солдаты. Противотанковые пушки японцев уничтожались еще до того, как их успевали отцепить от машин.

Мой танк шел впереди остальных. Я решил еще раз пройтись по остаткам японских войск. В этот момент услышал, что по нашей броне тарахтят пули. Башенный Мажников доложил:

— Нас обстреливают!

Вслед за ним сообщил водитель Калинин:

— Впереди колонна японцев!

Ни на минуту не прекращая огня, я сказал Мажникову:

— Пускай стреляют, не беспокойся!

Водителю Калинину приказал итти полным ходом на колонну противника. Прошли метров двести, снова слышится голос водителя:

— Танк не слушает поворотов. Подбита гусеница.

Тут же отдаю распоряжение:

— На месте не стоять, двигаться с подбитой гусеницей.

Обстреляв из лобового орудия подбегавших к танку японцев, я бросился к тыльному пулемету и дал большую очередь по вражеской огневой точке. Но тут начал бить крупнокалиберный японский пулемет, а мой почему-то отказал. Нас обстреливали со всех сторон. Положение осложнялось еще тем, что мы остались одни. Двигаться с подбитой гусеницей было трудно. Танк вертелся на одном месте.

Экипаж у меня был молодой, как говорят, еще необстрелянный. Я объяснил водителю и башенному, что спасение зависит от наших действий. Надо вести круговое наблюдение, немедленно докладывать, если хоть один японец приблизится к танку. Мажникову я поручил приготовить к действию все боеприпасы и гранаты.

— Будем биться до последнего дыхания. Умрем, но в плен не сдадимся.

Японцы продолжали скопляться на бархане, а мы понемногу двигались. Водитель наблюдал впереди, докладывая обо всем замеченном, а башенный заряжал орудие, одновременно ведя наблюдение в своем секторе.

Тут я заметил, что как только танк приостановится, японцы перестают в него стрелять. Как видно, они предполагали, что мы почти все погибли. Это я учел и приказал заглушить мотор, задраить люки, прекратить огонь и сидеть всем в машине, ограничиваясь лишь наблюдением. Решили не двигаться до наступления темноты. А там выйдем из машины, приведем ее в порядок.

В танке было невыносимо душно, темно. Спертый воздух, сильный запах пороховых газов. Валялись еще горячие гильзы, портфели от снарядов. Время от времени наши лица озарялись тусклым светом маленькой электрической лампочки. Ее зажигали, когда нужно было отыскать снаряд или приготовить патроны.

Вокруг то и дело шныряли японцы. Водитель Калинин, упершись лбом в люк, не переставал наблюдать за ними. Башенный Мажников тоже все время вел наблюдение, вращая руками приборы. Иногда кто-либо из нас произносил несколько слов, и снова наступала тишина. Глаза настолько утомились от беспрерывного напряжения, что временами мы просто слепли. Пока смотришь в прибор, видишь, а чуть отнял глаза от прибора — кажется, что ты ослеп. Приходила мысль открыть люк, чтобы лучше было ориентироваться. Но как только я брался за люк, Калинин и Мажников в один голос кричали:

— Не открывайте, вас убьют!

Они хватали меня за руки и за ноги, не давая подняться вверх. Их опасения имели некоторые основания. Каска, которую мы еще днем выставили на верхушку башни, была прострелена в нескольких местах.

Итак, мы находимся в осажденном танке. Японцы, как змеи, ползают вокруг нас. Их много, а нас только три человека. Вывести танк возможно лишь под покровом темноты. Таково мое твердое решение, и я сообщил о нем экипажу. Башенный Мажников попросил, чтобы его выпустили из машины. Он сказал, что проберется к своим и приведет помощь. Я не разрешил ему выходить. В броню продолжают бить вражеские пули.

Время идет. Во рту горько, хочется пить. Мысль работает напряженно. Состояние у всех тяжелое. Я разрешил курить, после того как были приняты необходимые меры против пожара. Спросил, сколько у нас воды, какой запас продуктов. Водитель Калинин доложил, что воды четверть бака, а продуктов хватит на трое суток. Башенный Мажников подсчитал остаток боеприпасов — осталась ровно половина. Папирос — пять пачек, спичек — три коробки.

Решили перейти на голодный паек. Воду пить — через час, по три глотка. Курить — через час, по одной папиросе. Спросил, кто хочет есть. Оба танкиста отказались от еды.

Когда ветер стал дуть в нашу сторону, японцы подожгли траву, и на нас двинулась огненная стена. Машину охватили длинные языки пламени. Казалось, еще минута, — и танк взорвется. Но все обошлось благополучно. Я сделал приятный вывод для себя: значит, наши танки могут преодолевать участки горящей травы.

Почему-то захотелось петь. Тихим голосом я запел ту песню, которую слышал в отцовском партизанском отряде. Танкисты спрашивают у меня:

— Что это вы запели, товарищ командир?

— Если придется умереть, то с песнями, — ответил я и продолжал петь.

Спросил, нравится ли моя песня. Песня понравилась.

— А умирать все-таки страшно, — вдруг произнес Калинин.

В ответ на это я рассказал бойцам всю свою жизнь. Мой отец ушел добровольцем в Красную гвардию. Вскоре и меня взял в отряд. Первое время я водил лошадей на водопой. Потом стал участвовать в схватках с врагом. Было мне тогда четырнадцать лет. Отца убили в бою. В конце 1921 года я поехал в город, где мы оставили мать, но не нашел ее там: мою мать повесили деникинцы. С тех пор я неразлучно связал свою жизнь с Красной Армией и в 1925 году вступил в партию. Кончил рассказывать, чувствую, что настроение моего экипажа поднялось. Башенный Мажников говорит:

— Мой отец тоже погиб в гражданскую войну.

Снова возникла в памяти знакомая отцовская песня…

— А как будем надевать блокирующие кольца ночью? — спросил водитель.

Я объяснил, что один будет сидеть за пулеметом и пушкой, другой выйдет из танка с ручным пулеметом и гранатой, третий станет надевать блокирующие кольца. Первый следит, чтобы японцы не подошли спереди и справа, второй следит, чтобы они не подкрались сзади и слева, а третий как можно скорее наденет кольца.

Солнце на закате. Приказываю приготовить все для восстановления и вывода машины. Бойцы спрашивают меня, как мы поступим, если нас окружат до наступления полной темноты.

— Будем драться до последнего патрона. Из танка не выйдем. Когда- японцы начнут ломать люки, станем бить их из личного оружия. Если им удастся поджечь танк и положение станет безвыходным, подложим под себя ручную гранату и погибнем с честью, лишь бы не попасть в плен живыми.

— Умереть так всем вместе, — согласился Мажников.

Мы заранее обдумывали десятки положений, в которых можем оказаться, и все наши решения сводились к одной мысли: в плен не сдаваться ни в коем случае. Вот зашел разговор о том, как быть, если не удастся восстановить танк и придется пробираться