Катюша - Воронина Марина

Колокольчиков жевал неторопливо и вдумчиво, но все равно хот-дог кончился как-то незаметно. Залпом допив отвратительный, слишком сладкий кофе, старший лейтенант со вздохом отвалился от столика и вышел на улицу, на ходу разрывая целлофановую обертку на сигаретной пачке. Вкусовые рецепторы все еще хранили сладостное воспоминание о сосиске с кетчупом и горчицей, что способствовало интенсивному слюноотделению, и Колокольчиков торопливо закурил, чтобы прекратить это безобразие.

Сориентировавшись по номерам домов, он двинулся направо, отставая от Кати на каких-нибудь двести метров. Он шагал неторопливо — в конце концов, он сегодня заслужил если уж не отдых, то хотя бы десять минут такой вот неторопливой прогулки, да и тягостное впечатление, оставшееся от разговора с майором Селивановым, в значительной степени сгладилось, вероятно, под благотворным воздействием все того же хот-дога.

В самом деле, ну мыслимо ли это, чтобы какая-то девчонка устроила такую бойню, вышла один на один с самим Банкиром и все еще была жива после этого? Даже если и так, то кой черт погонит ее сейчас домой? На ее месте старший лейтенант Колокольчиков сунулся бы к себе домой в самую последнюю очередь.

Рассуждая подобным образом, Колокольчиков незаметно преодолел расстояние, отделявшее его от Катиного дома. Как и говорил майор, это оказалась шестнадцатиэтажная панельная махина, средняя в ряду из трех таких же облупленных белых громадин. Место оказалось довольно уютным, несколько портила его только близость ЛТП, бетонный забор которого возвышался справа. К дому пришлось идти по длинному извилистому проходу между этим забором и другим таким же, принадлежавшим, как понял Колокольчиков, какому-то ремонтному заводику. Проход был жутковатый. Колокольчиков представил, каково здесь поздно вечером, и поморщился. Более удобное место для того, чтобы снять с кого-нибудь штаны, можно было бы найти разве что в лесу. В остальном же здесь было вполне уютно и даже тихо. Снова сверившись со своей бумажкой, Колокольчиков вошел в подъезд. Судя по номеру квартиры, ему нужно было на самую верхотуру, аж на шестнадцатый этаж. Лифт мучительно долго громыхал сверху — видимо, кто-то загнал его под самую крышу. “Уж не наша ли девица”, — подумал Колокольчиков и даже улыбнулся этому дикому предположению. Нервишки у него что-то расходились, с того самого момента, как нажал кнопку вызова лифта, он ощущал какой-то мандраж, словно перед первым задержанием. Он припомнил, как стоял тогда с ребятами, прижавшись к исписанной мелом стене подъезда с пистолетом в потной ладони и с холодной жабой в груди... Куртку потом пришлось чистить, с улыбкой вспомнил он, измазался мелом, как первоклассник у доски...

Лифт наконец прибыл, с лязгом распахнув тускло освещенное нутро.. Колокольчиков шагнул в опасно просевшую под его весом кабину, нажал кнопку шестнадцатого этажа и, тихо насвистывая “Наша служба и опасна, и трудна”, поехал наверх. Он все еще насвистывал, когда кабина поднялась на шестнадцатый этаж и двери неохотно разъехались в стороны. Он продолжал насвистывать, сворачивая за угол коридора и отыскивая глазами табличку с номером Катиной квартиры. И вдруг свист резко оборвался, и старший лейтенант Колокольчиков застыл на месте, расширившимися зрачками вглядываясь в полумрак коридора, слабо разжиженный желтушным светом сорокаваттной лампочки.

С двери Катиной квартиры были сорваны печати.

Более того, дверь была приоткрыта, и сквозь узкую щель на лестничную площадку проливался тоненький ручеек негромкой музыки. Насколько мог определить никогда особенно не увлекавшийся музыкой Колокольчиков, пел Луи Армстронг.

Колокольчиков тихо выпустил из легких воздух — оказывается, он стоял, затаив дыхание, — вынул из наплечной кобуры пистолет и, стараясь не производить ни единого звука, крадучись двинулся вперед — туда, где пел Луи Армстронг и откуда тянуло слабым ароматом хорошего вирджинского табака.

Стоя в неосвещенной ванной с молотком в заранее занесенной для удара руке, Катя вдруг почувствовала себя усталой и одинокой.

Это чувство накатило с такой внезапностью и остротой, что она едва не всхлипнула. Одинокая слеза проложила себе дорогу из-под век и скатилась до середины щеки, рука с молотком непроизвольно расслабилась и наполовину опустилась. Катя стиснула зубы и снова занесла молоток над головой.

В комнате тихо играл Луи Армстронг, недокуренная сигарета дымилась на столе в кухне, и уже бормотал, собираясь вот-вот закипеть, Катин любимый чайник со свистком. В прихожей осторожно хрустел битым стеклом тот самый здоровяк, которого Катя заметила из окна, когда он стоял перед подъездом и озирался по сторонам, держа в руке какую-то бумажку. Судя по тому, что он насвистывал, выходя из лифта, это был мент. Катю подмывало нагнуться и посмотреть в пробитую Костиковой пулей дырку, но она сдерживалась — ее могли услышать.

“Устала, — подумала она. — До чего же я устала! Трое суток спать, не раздеваясь, мотаться по холодному городу с руками по локоть в крови, шарахаться от каждого встречного, за версту обходить милицейские патрули, прятаться от них в заплеванных подъездах и воняющих аммиаком подворотнях, ночи напролет ерзать на жестких вокзальных скамейках, пытаясь устроиться так, чтобы поменьше дуло, питаться пережаренными пирожками с капустой и страдать потом от изжоги, часами выискивать общественные туалеты... Он пришел за мной. Селиванов, наконец, допер, что я замешана в этом деле гораздо сильнее, чем можно было предположить, и прислал этого быка посмотреть, не забрела ли я погреться. И до чего же вовремя! Ну, вот что мне теперь с ним делать?

Интересно, а много ли они знают? Много, наверное. Селиванов хитрец и умница, да и потом, они ведь взяли тех четверых на кладбище. Серого не стоило убивать, — поняла она. — Все равно Селиванов все понял, и этот мент в коридоре наверняка держит в руке готовую к бою пушку...

Эх, Серый, и угораздило же тебя подвернуться под пулю! Мне так нужен был напарник... нет, будем честными и не станем врать без особой необходимости: Серый нужен был в роли подставного, чтобы на какое-то время отвлечь на себя телохранителей... А что теперь? Снова одна, Банкир недосягаем, оружия нет, в прихожей сопит и топчется по битому стеклу мордатый опер... Даже чаю не дал попить, скотина. Соблазнить его, что ли? — Катя с трудом сдержала истерический смешок. — Да, Скворцова, это тебе не драка портфелями на школьном дворе. Тебе уже мало просто дать кому-то в морду, ты выросла и поумнела, тебе уже нужны подставные... А может, сдаться? Нет, в колонию мне нельзя, я не хочу в колонию, я там обязательно кого-нибудь удавлю голыми руками, я не позволю над собой издеваться... Да что за бред, Скворцова, — оборвала она себя, — какая колония? Ты же не доживешь до суда... Сдаться!.. Вот выйдешь сейчас отсюда с поднятыми руками, а этот мордоворот с перепугу нафарширует тебя свинцом, как утку. Стоило тогда огород городить...

...А ведь если бы я тогда легла в постель с другом сердечным Витюшей, ничего бы этого не было, — поняла вдруг она. Пережила бы я как-нибудь эту печальную страницу своей нелегкой биографии. Работала бы, как все нормальные люди, жила бы спокойно... Замуж бы вышла, — подумала она с внезапным отвращением. — За кого-нибудь. Родила бы что-нибудь такое... Шейпингом бы занялась вместо своего дзюдо. Что дзюдо?

Все равно, против лома нет приема...

Мамочка, мама, — подумала она, убьют меня обязательно. Просто не могут не убить. Во что же это я влезла, мамочка моя...”

Милиционер заглянул в комнату... Катя услышала, как тихонько скрипнула дверь. Удивительно тихо для своей комплекции мент вернулся в прихожую и стал подбираться к ванной. Только бы не промазать... Только бы он не оказался слишком шустрым, второго шанса наверняка не будет... Он точно знает, что в доме кто-то есть, и врасплох его не застанешь...

Старший лейтенант Колокольчиков положил левую ладонь на ручку двери, за которой стояла Катя, и тут на кухне пронзительно засвистел чайник. Колокольчиков вздрогнул от неожиданности и, бесшумно отпрянув от двери, метнулся туда. На пороге он замер, глядя на скособоченную фигуру в кожаной куртке с поднятым воротником и почему-то в зимней мохнатой шапке, сидевшую спиной к нему у стола. Чайник истерично свистел, почти визжал, извергая из короткого носика толстую струю пара, но сидевшая за столом фигура не реагировала. Спит? А может, она... того? Или не она, а ее — того?.. Что за черт?