Обречённые. Том 1 - Павел Буркин

Ага, драться. Чем?! Ярцефф говорил, боеприпасов на один настоящий бой. А потом?!

«Всё равно держитесь. Пока вы отбиваетесь, они не убьют детишек. Но если сдадитесь, умрёте уже сегодня. Как те, в Рудне… Что вы задумали? Я могу вам помочь?»

«Хотим поймать их в засаду на заводе, — понимая, что Отшельник наверняка прочитал мысли, не стал таиться Мэтхен. — Но это, если все сразу въедут в западню, а их командир, похоже, догадывается. Эта дурацкая атака…»

«Понял. Попытаюсь повлиять на этого полковника, хоть и трудно с забарьерцами работать, и другим надо помочь… Желаю вам увидеть следующий рассвет».

От пожелания на душе потеплело. Но… чёрт возьми, получается, они — не единственный очаг сопротивления?

«Есть ещё паренёк, — устало прошелестел голос. — Он из наших, подкупольских, молод и наивен, но понял всё правильно. Хитрый Пак его зовут, если встретитесь — помогите ему. Но сейчас он… далеко, и ему ещё труднее».

«А ещё кто? Кто может сражаться?»

«Боюсь, больше никто, — не стал темнить Отшельник. — И всё равно, каждый, готовый сопротивляться, для них — уже проблема. Постарайтесь сохранить бойцов!»

Короткий, почти мимолётный контакт с чужим разумом оборвался.

Мэтхен поднёс руку к голове, чтобы по привычке взъерошить волосы — но рука скользнула по мокрой и грязной ткани, хоть как-то спасающей от инфракрасных датчиков. Да-а, новости. Выходит, и правда началось, как последний раз, судя по учебнику, здесь было в 1941-м. Но есть и разница. В отличие от двадцатого века, сражаться нечем. И, если совсем честно, некому, даже мимолётный успех-однодневка мало что изменит в общем стратегическом раскладе. По всем правилам военной науки, самое время поднять руки (лапы, ласты, копыта, ложноножки — у кого что) кверху и просить пощады, уповая на пресловутое международное право.

Международное, ха! Проблема не в том даже, что его полтора века как нет, потому как нет его равноправных субъектов. Просто никто не считает жителей Резервации ни народом, ни людьми. Ни даже животными, в защиту которых частенько поднимает вой Гринпис. Началась не «война по правилам», даже не «тотальная война», за которую судили нацистов. Даже Гитлер со товарищи не планировал уничтожить целый мир с его флорой, фауной и разумными (ну, пусть относительно разумными, ведь речь — уже признак разума) существами, с его рельефом и микроклиматом. Даже в те времена, сдаваясь в плен, можно было на что-то надеяться, но тут…

Вот именно. Никаких иллюзий. Никаких неясностей. Никакой пощады. Смертельная резня, в которой в плен не берут и не сдаются.

Как историк, Мэтхен знал: последний раз по таким правилам боролись неандертальцы и кроманьонцы. Позже ничего подобного не было и близко.

— Готовьсь! — грянуло в древних наушниках, стареньких рациях и новейших кристаллофонах на эпсилон-излучателях. — Беглым по заводу — пли!

И дрогнули от грохота развалины, рассветный полумрак расцветился высверками дульного пламени, трассами очередей, сполохами разрывов и кляксами дыма, пыли и обломков… Проваливались внутрь себя или разлетались обломками стены цехов, напалмовое пламя вставало над развалинами, словно земля и небо поменялись местами, сверху сыпалась земля. Время от времени в этот ад влетали огневеющие болиды ракет — и их разрывы терялись в общем буйстве огня и обломков, казалось, посланцы орбитальных космобомбардировщиков бесследно исчезали в непроглядной круговерти. Смешиваясь со смогом, дым создавал непроглядную пелену.

Вжавшись в трясущийся пол, ежесекундно ожидая, что старые перекрытия рухнут на голову, Мэтхен ждал, когда станет потише. И здесь можно говорить, только если орать в ухо. Что творится наверху, бывший историк не мог даже представить. Оставалось ждать затишья и молиться, чтобы осколки и обломки не порвали провода. Конечно, клали их не просто так, а по трубам, которые потом чуть ли не на метр врыли в землю. Грунт успел слежаться, ядовитые дожди прибили его, уплотнили, будто склеили, теперь он почти не уступал по прочности цементу. Сверху накидали камней, сами трубы прикрыли бетонными коробами. Снаряд большого калибра, ударив в нужное место, мог бы лишить какой-то взвод или отделение связи. Но уже метр в сторону — и кабель уцелеет. А уж ударная волна и осколки вовсе не опасны.

И всё-таки сейчас связь бесполезна. Взрывы следовали один за другим, грохот отдавался звоном в ушах — тем более бессмысленно было передавать что-то сверху. Да и передавать-то было нечего: раз долбят, значит, в атаку пока не идут. Вот когда стихнет…

Собственно, только тогда и начнётся главное. Всё, что было ночью и происходит теперь — это так, разминка. И нет рядом Курта Ярцеффа, капитана Корпуса специальных операций, который и не из таких передряг выбирался. Вместе они разбирали будущий бой, зубрили тактико-технические данные, прикидывали, что, как и какими силами будет делать противник. Они знали только то, что нападение начнётся в ближайшем будущем — но ни точных сроков, ни состава и численности вражеских сил, ни, тем более, плана действий. Всё, что было известно — несколько «не». Правительство ЕФ точно не пошлёт части КСО: переброска хотя бы батальона с Луны — приглашение к атаке для «хунвейбинов». Скорее всего, не будет и спецназа Внутренних войск: лишних военнослужащих у Свободного мира давно нет. Набирать будут всех, кто хоть как-то может управиться со столетним старьём. Добровольцы, полицейские, «охотники»… Офицеров подберут соответствующих: скорее всего, дадут отличиться тыловикам.

Точно не будет применяться аннигиляционное оружие и атомные бомбы: любой подрыв таких устройств даст мощное ЭМИ и может повредить Купол. А это — планетарного масштаба экологическая катастрофа, после которой Забарьерье перестанет отличаться от Подкуполья. Скорее всего, не будет и сколько-нибудь новой техники — разве что, несколько экземпляров, больше для моральной поддержки, чем для усиления. Зато пустят в ход сотни и тысячи танков, самоходок, вертолётов прошлого и позапрошлого веков: при зачистке огромной, но беззащитной территории количество бойцов и техники важнее качества. Всего будет помногу: едва ли не больше, чем всё население Резервации. Вывод: враг не ждёт серьёзного сопротивления и потерь.

То есть единственный шанс нанести неприятелю потери — заманить его в западню. Идеально подходит завод, но войти бывшие соотечественники должны беспорядочной толпой. Чтобы половина машин перекрыли друг другу сектора обстрела, чтобы они залезли в такие узости, где не развернёшься и откуда мгновенно не выберешься. Вот тогда — да и то, если захватчики запаникуют и окончательно перемешаются, — смогут сказать своё слово гранатомёты. Не раньше.

Всё упиралось в вопрос: как заставить «чистильщиков» сделать то, что нужно подкуполянам. Требовалось ненадолго, хотя бы на один бой заставить их позабыть об основах тактики: сунуться в каменный лабиринт заводских цехов всей ордой. Мэтхен предложил оставить врагу посёлок без боя, лишив «чистильщиков» трофеев. Петрович посоветовал сделать какую-нибудь хитрую ловушку, ну, хотя бы поставить на дорогах несколько мин: он думал, что ярость от внезапных потерь окажется сильнее рассудка. Ярцефф развил и дополнил эту идею: так родилась идея снайперских действий в тылу противника.

Но всё это были полумеры, неспособные гарантировать результат. Что, если, ворвавшись в пустой посёлок, вражеский командир заподозрит неладное? А столкнувшись с диверсиями и обстрелом снайпера, сделает вывод, что у мутантов есть и другие сюрпризы? Если бы шла война между людьми, заподозрил бы наверняка. К счастью, предположить, что мутанты способны к организованному сопротивлению, спесивые забарьерцы неспособны. Или способны? И сумеет ли Отшельник помочь, неизвестно.

…Перекрытия основательно тряхнуло, на этот раз грохнуло так, что сомнений не осталось: снаряд разорвался прямо в цеху, под которым был подвал. Так что конец мусоросжигающей печи, точно конец — и токсичная дрянь, что копилась в ней десятилетиями, сейчас разлетается по всему заводу. Миг казалось, что перекрытия не выдержат: плиты ходили ходуном, осыпая едкой цементной пылью. Нет, всё-таки замерли — снаряд лишь пробил в стене порядочную дыру, да сорвал с креплений люки печи.

Стихло. В первый момент тишина казалась всеобъемлющей и тотальной, оглушающей не хуже артобстрела. Потом уши стали вычленять звуки: чей-то слабый стон из-под завалов — не повезло тебе, парень, сейчас всем будет не до тебя. Звяканье передёргиваемого затвора. Чья-то зычная команда… Ага, так только Петрович материться может — жив, значит, курилка. Чавканье лап и башмаков по раскисшему дну траншеи. А ещё — далеко, за пробитой бетонной оградой, и оттого совсем не страшно — рёв моторов вражеских машин. Сейчас, когда огненное безумие стихло, а в воздухе, помимо привычного смога и тянущейся из посёлка напалмовой гари, завоняло сгоревшей взрывчаткой, они наверняка пойдут вперёд. И хорошо бы — так, как они с Ярцевым наметили.