Старый английский барон - Клара Рив

Что же касается, так сказать, стиля эпохи, внешних примет тех рыцарских времен, к которым отнесено действие обоих романов, то между «Замком Отранто» и «Старым английским бароном» существует неизмеримая разница — причиной тому язык и слог Горация Уолпола, а также доскональное знакомство писателя со Средними веками. Клара Рив, вероятно, лучше знала Плутарха и Рапена, чем Фруассара{103} и Оливье де Ла Марша{104}. Мы не хотим этим сказать, что талантливой леди недоставало вкуса. В ее времена Макбета играли в полной генеральской форме{105}, а лорд Гастингс был одет как современный лорд-камергер, собравшийся явиться ко двору{106}. Если же мисс Рив обращалась за примером к литературе, то в романах французской школы она могла обнаружить чувства и манеры придворных Людовика XIV, перенесенные во времена Кира или Фарамонда либо в Рим периода ранней республики{107}. В наши дни историческим особенностям принято уделять больше внимания и авторам, равно как и актерам, вменяется в обязанность сделать попытку (пусть даже нелепую и гротескную) воспроизвести, с одной стороны, манеры, а с другой стороны — костюмы соответствующего периода. Прежде от писателя ничего подобного не требовалось и не ожидалось; не исключено, что Уолпол, почти всегда строивший свои диалоги в строгих рамках верности обычаям и языку эпохи{108}, стал первым, кто наложил на себя такие ограничения. В «Старом английском бароне» все персонажи, напротив, разговаривают и держатся так, как было принято в семнадцатом веке; употребляют те же приветствия, так же ведут беседу. Речь барона Фиц-Оуэна и главных действующих лиц характерна для деревенских сквайров тех времен, персонажи низшего сословия — это старики и старухи того же века. «Стоит только исключить рыцарские турниры»{109} (или заменить их современными дуэлями) — и всю цепь событий, вместе со всеми словами и выражениями, можно перенести во времена Карла II или любого из двух наследовавших ему монархов{110}. Повествование словно бы переведено на язык — и построено в соответствии с представлениями — более позднего исторического периода. Притом мы не беремся утверждать, что интерес к книге из-за этого ослабевает, — скорее наоборот; во всяком случае, возникает интерес иного рода; его не сравнить с тем, который порождается бурным воображением и строгой верностью обычаям и нравам Средневековья, но с его помощью автор достигает цели надежнее, чем сочинители более сложных и более амбициозных книг.

Поясним: тот, кто желает угодить современной публике и в то же время создать точное подобие средневековой повести, будет обнаруживать вновь и вновь, что волей-неволей приходится жертвовать вторым ради первого и каждый раз подвергаться справедливой критике со стороны знатоков древностей, ибо, чтобы заинтересовать читателей, он должен наделить своих героев языком и чувствами, не свойственными людям эпохи, к которой отнесено действие. Таким образом, прилагая крайние усилия, автор добивается не более чем компромисса между правдой и вымыслом — подобного сценическому одеянию короля Лира, которое не похоже ни на платье современного монарха, ни на небесно-голубую раскраску и медвежьи шкуры, служившие британцам соответственно украшением и зашитой от непогоды в те времена, когда, как предполагается, правил этот король{111}. Избежать непоследовательности можно, если прибегнуть к стилю наших дедов и прадедов: он в должной мере архаичен и потому кажется уместным, когда речь идет о старине, и одновременно достаточно богат, чтобы дать все, что делает повествование занимательным, и восполнить свойственный старым временам недостаток красочности.

Нет сомнений в том, что «Старый английский барон» относится к числу тех книг, которые написаны без особых претензий; местами этот роман вял и монотонен, чтобы не сказать слаб и утомителен. Полное отсутствие индивидуальности у персонажей (среди них нет ярких, самобытных личностей — все они не более чем представители определенного типа) приводит к тому, что временами история навевает скуку. Этот недостаток свойствен всем романам того периода; трудно было ожидать, что мисс Рив, милая дама и превосходная писательница, жившая в уединении и знакомая с событиями и нравами исключительно по книгам, сможет соперничать с авторами, которые, как Филдинг{112} и Смоллетт{113}, изучили человеческое сердце, познав на горьком опыте «пестроту существования»{114}. Немыслимо равнять ее в этом отношении с ее предшественником Уолполом; тот, государственный деятель{115}, поэт и человек света, «знавший мир, как знает его мужчина»{116}, придал своему Манфреду немало индивидуальных черт. Мы говорим здесь не о нехватке внешних примет времени, а о некоторой вялости повествования и скудости чувств. Вспомним, например, как сэр Филип Харкли и барон Фиц-Оуэн погружаются в серьезные детальные подсчеты, взвешивая, с одной стороны, долги по имению, а с другой — расходы на образование и прежнее содержание наследника в доме барона, и это непосредственно вслед за таким малоприятным событием, как суд Божий над убийцей после судебного поединка, причиной которого послужили грозные сверхъестественные происшествия в восточных покоях. Однако даже эти излишние многословные подробности не кажутся чужеродными, когда похожую историю рассказывает зимой в тесном кругу у очага какой-нибудь дед или старуха. Такая манера снижает стиль повествования (и потому была бы отвергнута авторами, обладающими более возвышенным воображением), но делает его более реалистичным и напоминает прием Дефо, который, дабы придать своей истории правдоподобие, вводил в нее множество мелких деталей, несущественных или странных, и, как мы склонны предполагать, уместных только потому, что они достоверны{117}. Быть может, рассказчики, любящие обстоятельность и точность в мелочах (охарактеризуем их одним словом, хотя и не совсем правильным: прозаические), втайне стараются таким образом внушить слушателям историй о привидениях некоторую необходимую долю доверия. Это придает повествованию оттенок старины, принадлежности к «давним суеверным векам»;{118} внимая искусным рассказчикам, подвизающимся в сем жанре, мы убедились, что все они, дабы овладеть вниманием аудитории, прибегают к описанному приему. В любом случае, благодаря такой повествовательной манере или же занимательности самого повествования, которое затрагивает суеверные чувства, втайне гнездящиеся едва ли не в каждой душе{119}, «Старый английский барон» неизменно достигает того же эффекта, что и все истории подобного рода, хотя и не свободен от недостатков — о них мы говорили подробно, не намереваясь при этом подвергнуть сомнению талант писательницы, достойной всяческой симпатии.