Йерве из Асседо - Вика Ройтман

Тут мне стало совсем плохо. Наверное, я страшно побледнела. А может быть, покраснела. Я не знаю, но факт, что начальник впервые обратил на меня внимание.

– А вы почему все время молчите, госпожа Прокофьева?

Я даже не успела удивиться, что Фридман знает мою фамилию.

– У нее ангина, – вместо меня ответила благородная Алена. – Или бронхит. Это пока неизвестно. Но голос она потеряла. И вообще, у нее высокая температура. Комильфо еле жива. Уже два дня подряд болеет. Ничего не ест и только пьет воду и акамоль. Она точно ни в чем не виновата. Она жертва обстоятельств.

Я собралась возразить, но только прохрипела нечто нечленораздельное, а от натуги побледнела еще больше. Или покраснела. Как бы там ни было, по невозмутимому лицу Фридмана пробежала непонятная тень.

Он встал из-за стола и подошел ко мне:

– Откройте рот, госпожа Прокофьева, будьте так любезны.

Я не поняла, чего он от меня хочет.

– Рот откройте, как если бы вы были у врача, – объяснил Фридман, – и скажите: “А”.

Я широко открыла рот и сказала беззвучное “А”.

Фридман вернулся на свое место и скрестил руки на груди:

– Вас направили к врачу?

Я покачала головой.

– А к школьной медсестре?

Почуяв неладное, я решила больше не шевелиться.

– Я спрашиваю, была ли госпожа Прокофьева у медсестры? – обратился Фридман к остальным присутствующим.

Все молчали.

– Понятно. – Нижнее левое веко Фридмана предательски дернулось, чем выдало его с потрохами. – У меня к вам вот еще какой вопрос, милостивые господа. Раз уж мы с вами беседуем, скажите мне, пожалуйста: довольны ли вы вашими вожатыми?

– Довольны, – быстро проговорила Алена. – Очень довольны.

– Да, – сказал Натан. – Вполне.

– Нет, то есть да, – рассеянно пробормотал Юра, чьи мысли явно были заняты делами намного важнее вожатых.

– В таком случае почему вы не обращаетесь к ним за помощью? – спросил Фридман, и бесцветный его тон неожиданно обрел окраску. – Почему Артем обращается ко мне, а не к Тенгизу? Почему Зоя не потребовала у Фриды очереди к врачу или хотя бы к медсестре? И если она не может говорить, почему вы не сделали этого вместо нее? Если ваши вожатые каким-то образом…

Тут Фридман осекся, видимо решив, что наговорил лишнего.

– Двери моего кабинета всегда для вас открыты, вот что я имею в виду. Фрида и Тенгиз прекрасные воспитатели, лучшие из лучших, но они всего лишь люди, а людям свойственно ошибаться.

Я успела подумать о том, что мне не суждено понять израильский подход, когда во имя ответственности, откровенности и доверия от людей требовалось переступать границы порядочности и докладывать вышестоящим о промахах подчиненных или подопечных, но, видимо, эта моральная дилемма будет меня преследовать всю оставшуюся жизнь, и сейчас мне ее не решить…

В общем, я успела об этом подумать, и еще – представить себе, что из-за меня Натану и Алене запретят до конца жизни выходить за пределы Деревни, Юру Шульца выгонят домой, а Тенгиза и Фридочку с позором уволят, а потом в глазах у меня помутилось окончательно, и я даже успела сообразить, что если сейчас потеряю сознание, то увольнения им точно не избежать, и поэтому схватилась за рукав сидящего рядом Натана Давидовича и взмолилась дюку, чтобы он вытащил меня за волосы из этого болота, но Фриденсрайх фон Таузендвассер только усмехался и что-то говорил о роке, о боли, о неисправимых ошибках, о катастрофе – и я провалилась в не-здесь, в тысячу бездонных вод и в полный мрак.

Глава 21

Маша

– Проходи. Зоя, не так ли? Присаживайся.

И как в тот, первый, раз, села в кресло напротив.

Кабинет был уютным и теплым. На полу лежал коврик. Обогреватель включен. На окнах – задернутые занавески. На столике стояли часы, повернутые циферблатом к психологу Маше, коробочка с бумажными салфетками и два стакана с водой – один для меня, один для нее.

– Здравствуй. Я – Маша, психолог.

Я собралась обидеться на то, что психолог Маша полагает, будто я ее не помню, да к тому же делает вид, что не помнит меня. – Я вас помню. Вы беседовали со мной в Одессе. Как поживает ваш ребеночек?

– Я тоже тебя помню, – печально улыбнулась психолог Маша, вероятно в десятый раз пожалев о том, что меня приняли в программу “НОА”. – Спасибо, у нас все хорошо.

– Рада слышать, – сказала я. – О чем я должна с вами говорить?

– О чем хочешь. Обо всем, что приходит в голову, – любые мысли, ассоциации, воспоминания. Здесь нет никаких правил. Кроме трех.

– Каких?

– Во-первых, ты должна знать, что всё, что ты мне расскажешь, останется между нами. Такой у нас договор.

– Всё-всё?

– Абсолютно всё. Кроме того, о чем ты сама разрешишь мне говорить с другими, и кроме второго правила.

– А это что за правило?

– Если ты расскажешь мне о том, что у тебя есть намерение навредить себе или другим, об этом я буду обязана доложить твоим родителям и воспитателям. Как и в том случае, если я узнаю от тебя, что кто-то угрожает твоей жизни.

– Вы что, думаете, что я самоубийца какая-нибудь или преступница? – возмутилась я.

– Я вовсе так не думаю. Мы просто заключаем договор, для того чтобы ты могла мне доверять.

– И вы не будете обсуждать меня на заседаниях с воспитателями?

Этот вопрос явно смутил психолога Машу, и она почесала нос.

– Обсуждать тебя, наверное, придется, от этого никуда не деться, ведь часть нашей работы – думать о каждом из вас, но я никогда никому не стану докладывать о том, что происходит между нами.

– А третье правило какое?

– Наша встреча длится ровно пятьдесят минут. Если мы придем к соглашению работать вместе, мы будем встречаться раз в неделю в одно и то же время. Приходить на встречи – твоя ответственность.

– Окей, – сказала я. – А почему пятьдесят минут, а не сорок пять и не шестьдесят две?

– Таково правило, – ответила психолог Маша, снова почесав нос. – Пятьдесят минут кажутся тебе слишком долгими? Слишком короткими?

– Понятия не имею. Так о чем я должна с вами разговаривать?

– О чем хочешь, – повторила психолог Маша. – Я в твоем распоряжении.

– Давайте вы лучше будете задавать мне вопросы, а я буду отвечать.

– Давай начнем так, если так тебе будет проще. Как ты думаешь, почему ты здесь оказалась?

– Потому что Фридочка сказала, что я должна срочно к вам сегодня прийти. Я и пришла.

– Но по какой причине Фридочка тебя ко мне