Ломаные линии судьбы - Татьяна Александровна Алюшина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всё было интересно, но… недолго.
Как только прошёл этап интенсивной учёбы и овладевания новыми знаниями и навыками, как только работа с его подопечными перестала быть чем-то новым, превратившись в обычную и рутинную, в какой‑то момент Шагин вдруг осознал, что испытывает некий внутренний дискомфорт и отторжение, что ли, возникающие ещё на стадии знакомства с новым клиентом и его делом.
– Меня всё больше начала угнетать необходимость держать внутренний нейтралитет и хотя бы внешнюю доброжелательность по отношению к некоторым клиентам. Поскольку фирма, в которой я работал, занималась делами только определённого ценового уровня с личностями не ниже этого финансового ценза, то и общаться приходилось с весьма обеспеченными и непростыми людьми. Я всё чаще ловил себя на том, что у меня вызывает внутреннее отторжение и какую-то человеческую брезгливость большая часть моих клиентов. А когда понял и отследил в себе этот момент, то принял решение уходить, – совершенно неожиданно для самого себя разоткровенничался Игорь.
Даже не понял, как так получилось, как между ним и Аглаей возник такой тёплый и доверительный контакт. Это было странно и совершенно ему не присуще, но Игорь не испытывал никакого душевного неудобства, рассказывая Аглае о себе и своей жизни, мало того – делал это даже с удовольствием.
«Ну надо же!» – подивился себе Шагин, но не остановился и продолжил свой рассказ:
– Конечно, нездоровым прекраснодушием я не страдаю и довольно терпим к чужим слабостям, поскольку холю и лелею свои собственные. – Он иронично улыбнулся. – И ханжеским морализаторством тоже не обременён. Просто получилось так, что на решение снова сменить направление своей деятельности повлияло несколько факторов, наслоившихся друг на друга. Первое время я на них не акцентировался, занятый освоением нового дела и интенсивной, захватывающей учёбой, приобретением новых навыков.
…А когда он вошёл в определённый, устаканившийся и наладившийся ритм работы, смог перевести дыхание и уже гораздо более спокойно и свободно анализировать себя и свою работу, вот тогда и обнаружил, что не встраивается в эту профессию, как его ни втискивай.
Ну, во‑первых, потому что ощущение себя нанятым работником, человеком, «предоставляющим услугу», как закреплён адвокатский статус в законодательстве, а значит, специалистом, подстраивающимся под запросы клиента, который по определению всегда прав, было настолько не его историей и настолько противоречило внутренним, базовым параметрам личности и характеру Шагина, что его откровенно корёжило.
Особенно после службы в Следственном комитете, где отношение к «клиентам» ровно противоположное, чем у адвокатов. А учитывая тот факт, что большая часть нынешних нанимателей Игоря сплошь и рядом совершали разного рода проступки и дела, нарушающие многие статьи закона и на поверку являющиеся преступными деяниями, то можно представить тот когнитивный диссонанс, который испытывал Шагин, привыкший находиться по другую сторону этих «баррикад» – выявлять и обличать, а не защищать и покрывать.
К тому же никто пока не отменял особые полномочия, которыми наделяют «корочки» представителя карающих органов, и те внутренние ощущения, настройки и возможности, которые они дают их обладателю. И они противоположны полномочиям и возможностям человека нанятого, предоставляющего услугу, пусть и имеющего некоторые правовые преференции. Пусть и в сто раз больше зарабатывающего, чем представитель власти, и одетого хоть в золото и бриллиантами сверху обсыпанного, – но это совершенно разные мироощущения и возможности влияния на других людей.
В общем, не словил Шагин куража адвокатского, и даже офигительные гонорары и способность приобрести наконец собственное достойное жильё и авто, пусть не премиум-класса, но близко к нему, не примирили его с этой ролью и профессией.
Ну и во‑вторых: Шагин поймал себя на том, что порой просто офигевает, откровенно недоумевая, что люди, ворочающие десятками миллионов долларов, евро и рублей, с лёгкостью выкидывающие сотни тысяч на какую-нибудь откровенную лабуду, на хрень полную, влезая в заведомо аферный проект и зная, что он аферный, – эти же самые люди готовы буквально удавиться за пару тысяч долларов или удавить за них ближнего.
Нет, понимал, конечно. С точки зрения психологии и психиатрии это имело вполне конкретное название и классификацию состояния психики. Но чисто по-человечески, по-мужски не мог принять и испытывал какую-то внутреннюю, душевную брезгливость. Особенно когда подобные деятели принимались отсуживать у бывших жён и детей всё подчистую. За такие дела Шагин никогда не брался, но от его «неучастия» дела подобного рода никуда не девались и не переставали быть – просто ими занимались его коллеги.
Вот он и ушёл. Резко, практически в один день: решил – отрезал. Передал все свои дела и уволился.
Но не просто так ушёл в никуда. А в один офигительной мощи проект… находящийся в стадии «ноль», то бишь существующий пока лишь на бумаге, зато подписанной президентом. Только то, что он подписан главным лицом страны, ещё никакой гарантии, что его воплотят в жизнь, не давало – сколько их уже было, таких проектов, доверенных президентом исполнителям и благополучно ими замыленных, слитых под причитания о невозможности воплотить и тихо задвинутых, типа «на перспективу, при более благополучных обстоятельствах».
А вот Шагин рискнул, потому что лично знал руководителя, поставленного на этот проект, который и предложил Игорю возглавить юридический отдел целого консорциума. И знал некоторых его прямых помощников. Вот и встал Шагин рядом с этим мощным человеком, дав себе слово, что сделает всё от него зависящее, и осознав, что способен отдать свыше своих сил и возможностей, чтобы этот проект был реализован.
– И у нас получилось, – нисколько не скрывая ноток гордости в голосе, завершил своё повествование Шагин. – На прошлой неделе президент лично приезжал на предприятие, чтобы перерезать ленточку и дать отмашку на запуск второй очереди.
– Да ладно! – Глаша невероятно впечатлилась его рассказом и не сводила потрясённого взгляда с лица Шагина. – Это… – показала она куда-то в сторону окна пальцем, – тот вот подмосковный комбинат, не сильно понятно производства чего, который показывали по всем каналам и в новостной ленте сети, который президент открывал? Он ещё там интервью большое давал.
– Да, – усмехнулся её восторженной растерянности Шагин, – он самый. И президент, и комбинат. А «непонятно чего», как вы изволили сказать, непонятно людям, не имеющим к этой сфере производства и технологии отношения. Ну ещё и потому, что многое засекречено, поскольку является продуктом так называемого двойного назначения, а в условиях военных действий, которые
