Казанова - Эндрю Миллер

Баронет, с которым они познакомились в церковном дворе, — энергичный пожилой джентльмен, с ушами, заросшими седыми волосами, выиграл сто сорок гиней при ставке один к семи. Шарпийон стояла рядом, положив старику руку на плечо. Как хорошо знал шевалье тяжесть этой маленькой руки! Шарпийон что-то прошептала баронету, его глаза загорелись, он кивнул и поставил свои огромные банкноты на выбранную карту — даму пик. Очевидно, он не на шутку увлекся игрой и молодой хозяйкой. Победа при ставке один к пятнадцати должна была бы принести ему триста гиней! Если он выиграет в следующем заходе, его годовое состояние возрастет примерно на треть! Вполне достаточно, чтобы купить на неделю или на две любовницу себе по вкусу! Казанова метнул карту, лежавшую вверху колоды. В этот момент до него дошло, что, несмотря на выпитое вино и шум в комнате, Шарпийон трезво и холодно следила за игрой и помнила количество разыгранных карт. Она вполне могла бы наказать банк и унизить шевалье перед гостями, но выбранной картой оказалась дама червей.

— Банк выигрывает, — произнес Жарба.

Баронет заморгал и уставился на стол. Голоса в гостиной стихли. Священник кашлянул, словно собираясь прочесть проповедь, а Шарпийон отодвинулась от старика на несколько дюймов. Казанова засмеялся.

— Жарба, пожалуйста, верни нашему соседу ставку, — попросил он. — Мы играем просто для удовольствия. И не более того.

Жарба бросил пачку банкнот, заскользившую по столу. Баронет принялся возражать, кончики его ушей побагровели от смущения, но в конце концов был вынужден согласиться. Всех предупредили заранее, и никто не мог пожаловаться на грабеж. Им наглядно продемонстрировали суровые правила игры, требующей крепких нервов. Они начали снова метать банк, и каждому захотелось испытать, способен ли он на экстравагантный поступок. Казанова мельком заглянул в глаза Шарпийон. В них улавливались не только взаимные поздравления, но и растерянность, сожаление, подавленность. Затем оба опять посмотрели на карты и сосредоточились.

На часах шевалье пробило четыре ночи. Последние игроки поднялись из-за стола и начали прощаться, не выпуская выигрыш из рук. Некоторые не могли скрыть недоумения. Жарба и Казанова остались вдвоем, сели и допили бутылку шампанского, спрятанную от гостей. Слуга получил свою ставку крупье, а шевалье забрал все остальное — золото, бумажные купюры, расписки от руки и, не считая, сунул их к себе в карман. Когда он встал, то по тяжести денег почувствовал, сколько сумел сегодня выиграть. Неплохой улов для такого захолустья.

Он пожелал Жарбе спокойной ночи, поцеловал его и, поднимаясь по лестнице, тихонько запел:

Sonno usar con gli amanti arte e driturraprodighe e quelli dan tutto il cuor loroe si tirano a se l'argento e i'oro…

На мгновение Казанова посмотрел на женское крыло дома и с изумлением подумал, а не украсть ли ему Шарпийон из-под носа у теток, матери и бабушки, но идея показалась ему сумасбродной. Он вошел к себе в кабинет, поставил на стол свечу, взял перо и вгляделся в свое смутное отражение в окне. Оглушенный игрой и выпитым вином разум свернулся в бесчувственный клубок, будто собака в тяжелом сне. Несколько минут шевалье никак не удавалось очнуться, но вдруг у него возникло странное ощущение — в комнате кто-то есть и следит за ним. Может быть, кто-нибудь из игроков прокрался наверх и решил его дождаться? Кто-нибудь из людей баронета явился за деньгами, которые не вернули во второй раз, и спрятался в дальнем углу кабинета, сжав в кулаке орудие мести? Он медленно, очень медленно протянул руку к подсвечнику. Такое с ним уже случалось: где же это было, не в Одессе ли? Тогда он швырнул в лицо нападавшему зажженную свечу, тот отшатнулся, а Казанова за эти несколько секунд нашарил клинок. Злодей скрылся, оставив за собой шлейф кровавых брызг, и они привели к двери его хозяина. Днем о происшествии знал уже целый город.

Ни звука? Нет, человек не способен так долго молчать.

Он схватил со стола свечу, потом стремительно повернулся, прочертив в воздухе огненную полосу.

— Выходи, — прошипел он. — Выходи, ты, пожиратель каштанов! Выходи, я заткну тебе рот и сошью губы!

От угроз любой может осмелеть! Шевалье сделал шаг вперед. Кто-то сидел в кресле, на дьявольском троне Гудара с его механическими капканами! Он сунул руку в карман, раскопал среди золотых и серебряных монет складной нож, но не успел его открыть.

Нож выпал из руки и полетел на пол.

— Porca miseria![30]

Он перекрестился.

— О porco dio![31]

Бабушка Аугспургер сидела в кресле в ночной рубашке, а ее руки и ноги были закованы в кандалы. Седые волосы встопорщились дымными кольцами, и она не отрывала от Казановы мертвых глаз.

Он долго, как ему представилось, очень долго смотрел на нее в упор столь же мертвым, стеклянным взором. И ясно видел, как едет в повозке палача рядом с собственным гробом, а Аугспургеры стоят у виселицы и шипят на него, пока он взбирается на помост. Может быть, они уже хватились ее и отправились на поиски? Нет? И скоро ли кто-то из них проснется и заметит пустую кровать?

Он опустился на колени и сказал себе, что судьба загоняла его в куда более темные и тесные углы. Прежде всего нужно освободить ее от жутких оков. Боже мой, почему он не разбил голову Гудара этим креслом, когда впервые увидел его? И пусть кто-нибудь во имя республики Венеции ответит, что делала в его кабинете старая дама. Что взбрело ей в голову, какие безумные фантазии могли ее вдохновить?

Он обошел кресло и дотянулся руками до спинки. Наконец его пальцы нащупали маленькую кнопку между задними ножками. Он нажал на нее, но ничего не сдвинулось с места. С силой дернул кнопку, опять нажал и ударил по ней кулаком. Наручники внезапно влетели в свои пазы, сиденье подалось вперед, и труп бабушки Аугспургер рухнул ему в объятия. Еле удержавшись от крика, шевалье уложил старую даму на пол. В комнате было жарко, как в печи, хотя камин не горел. Он подумал, что должен закрыть ей глаза, но не смог заставить себя прикоснуться к хрупкой, морщинистой коже. Несомненно, она была мертва, но что, если вдруг оживет и укусит его своими острыми беззубыми деснами?

Казанова снял башмаки и бесшумно спустился по лестнице. Жарба убирал остатки вечернего пиршества, выкидывая пустые бутылки прямо в снег. Должно быть, он пьян, решил шевалье, или всегда убирает так, а я просто не обращал внимания.

— Тс-с-с! Жарба!

Слуга повернулся, посмотрел, кивнул и выбросил за дверь еще одного «мертвяка». Казанова напряженно прислушался, однако бутылка упала в снег, как монета на дно столь глубокого колодца, что всплеск доносится только во сне.