Казанова - Эндрю Миллер

— Je t'adore, je t'adore…

Они проехали площадь и двинулись вправо, а потом влево по узкому рукаву Денмарк-стрит. Казанова постучал тростью по крыше, велев кучеру остановиться. Как тихо в Лондоне этим вечером! Шевалье расплатился со старым кучером. Тот выкрикнул «хоп» и мгновенно унесся прочь, оставив Казанову в полной тьме. Сначала он даже не смог различить дом Шарпийон. Если бы кто-то…

Дверь открылась. На улицу выглянула служанка Аугспургеров, при свете фонаря ее лицо было желтовато-зеленого цвета. Шевалье двинулся к ней и уже собирался окликнуть, когда рядом показался другой человек, быстро наклонился и поцеловал девушку. Она обняла его, и Казанова узнал парикмахера Шарпийон. Эта сцена очаровала его естественностью и полнотой чувств. Ему захотелось объявить о своем приходе и предложить им деньги, чтобы снять номер в какой-нибудь дешевой гостинице на окраине города, словно созданной для молодых влюбленных, или заплатить за них побольше — пусть проведут ночь во Дворце Флоры в Ламбете, где, как говорят, ради любви разрешают любые безумства. Но молодой человек внезапно прошел в холл, и дверь захлопнулась, вновь оставив улицу в темноте.

Может быть, кто-нибудь, например лорд Пемброк, успел предупредить ее, прислал записку? Или Шарпийон сама догадалась, что он вернулся? Наверное, она даже готовится его принять? Просто жаль стучать в дверь и вторгаться, когда она занята своим туалетом. Ему придется провести не менее получаса с матерью и тетками, а они непременно будут говорить о бабушке Аугспургер и глядеть на него с упреком. Эти неловкие встречи, только отнимающие время, описаны во всех романах. Нет уж, лучше подождать у дома напротив. Он войдет, когда в дверях появится парикмахер.

Шевалье шепотом пропел птице: «Je t'adore, je t'adore…»

По камням крыльца, где он прятался, забарабанили капли дождя. Они падали на грязную улицу, как шарики из слоновой кости, вращающиеся в тысяче рулеток. На глаза ему не попался ни один прохожий. Да и кто станет гулять по улице в такую ночь? Он боялся, что попугай простудится.

— Je t'adore... je t'adore…

Сзади него пробежал ночной сторож в длинном дождевике. Свет его фонаря плясал над лужами. Ну сколько еще ждать? Какой немыслимый фасон придумала Шарпийон для своей прически? Какие скульптуры с колоннами возводит молодой человек на ее очаровательной головке?

— Je t'adore... je t'adore…

Сквозь подошвы его башмаков просочилась ледяная и грязная вода. Если он задержится еще на несколько минут, то предстанет перед ней в мокром, прилипшем к телу камзоле. А вдруг у него возобновится лихорадка или обострится геморрой, не дававший покоя со времен тюремного заключения в Поломби? И от боли все мысли об удовольствиях напрочь вылетят из головы. Он должен войти к ней или вернуться назад. Но если он сейчас отправится домой, то гиней ему больше не видать. Этот молодой кобель лорд Пемброк вволю посмеется над ним, а значит, над незадачливым любовником начнет издеваться и весь Вест-Энд.

Казанова поднял клетку с попугаем, осторожно переступил через грязную лужу на Денмарк-стрит и постучал в дверь. Ответа не последовало. Он опять постучал и почувствовал, как дверь приоткрылась под тяжестью его кулаков. Распахнул ее и остановился в темном холле, по-прежнему держа клетку в руке. Как небрежна их служанка, отчего она не заперла дверь на засов? Но потом понял, что девушка сделала это для своего красавчика. Когда они расстанутся, он сможет тайком выскользнуть наружу. Хитрая девчонка! Казанова опустил клетку на пол, отпер ее, и попугай вылетел на свободу.

— Je t'adore… — пробормотал шевалье. — Je t'adore.

Птица устроилась у него на рукаве, он взъерошил красные теплые перья и медленно двинулся по коридору. Из-за двери гостиной мелькнули слабые отблески света, и его сердце тревожно забилось. Казанова прижал ухо к деревянной дверной панели. О, теперь он услышал ее голос. Неужели она… да, она плакала. Бедная Мари! Должно быть, она очень любила свою бабушку! Не лучше ли ему сейчас удалиться? Несомненно, он поступит благородно, но как быть с его венецианской гордыней и насмешками чужаков? Однако что-то иное, извращенное и неодолимое, мешало ему повернуться, словно в нем скопились силы, толкавшие вперед.

Шевалье погладил попугая по голове, глубоко вздохнул и отворил дверь.

Сперва они не заметили его, продолжая бороться, и в упор глядели друг на друга. Казанова стоял на пороге, боясь сделать шаг, и, наверное, мог бы еще отступить в коридор, украдкой выбежать из дома под проливной дождь и скрыться, лишь бы не играть столь жалкую роль. Но вот он уже набросился на них, подняв свою крепкую трость; попугай по-прежнему сидел у него на локте. Шарпийон вскрикнула и спихнула парикмахера на пол. Тот упал на ковер и распластался плашмя, мокрый от удовольствия, с уморительно огромной эрекцией, и, чудом извернувшись, принял удар тростью на спину. Раздался глухой, какой-то влажный звук. Попугай яростно взвизгнул, взлетел, неуклюже закружился по комнате и, нырнув в дверь, исчез в темноте коридора. Парикмахер с кровоточащим ухом вцепился шевалье в брыжи, перемежая проклятия с мольбами, затем попытался укрыться за кушеткой. Но Казанова настиг его, снова ударил тростью и лягнул ногой. Можно подумать, что он постоянно пинал врагов и соперников и досконально изучил их нервные узлы, сухожилия, кровеносные сосуды и нежные, как орхидеи, капилляры. Шарпийон кинулась к шевалье, обрушила на него целый град ударов и спасла своему любовнику жизнь. Теперь они колотили друг друга, точно боксеры на ринге. Он уже не в первый раз испытал на себе силу ее маленьких кулаков, и хотя преимущества оставались на его стороне, девушка постоянно опережала, отвечая тремя ударами на один. Казанова попятился, а парикмахер, воспользовавшись передышкой, ринулся к окну гостиной и рыбкой выпрыгнул в сад. В этот момент в комнате появились мать и тетки, будто строй швейцарских гвардейцев, и, вцепившись в плащ Казановы, оттащили его к стене и не отпускали до тех пор, пока не раздался зловещий хлопок двери и они опомнились, увидев себя со стороны: мужчину средних лет, окруженного женщинами средних лет. Все тяжело дышали, старались не смотреть друг другу в глаза, а потом женщины одновременно заговорили, и хор этих угроз и обвинений напомнил Казанове оперетту.

— Она промокнет до нитки, простудится, и ее ждет верная смерть! — воскликнула тетка номер один. — Какой вы глупец! — С этими словами она стукнула шевалье веером по носу.

— Вы прокрались в наш дом, как вор! Посмотрите, она даже не надела туфли, — закричала на него мать.

— Вы грубиян, мсье. И запугали бедную Мари до безумия, — заявила тетка номер два.