Возвращение в Полдень - Евгений Иванович Филенко

а затем приподнялся над полом чуть выше обычного и устремился к открытому грузовому люку. Кратов проводил его взглядом, немного беспокоясь о сумках, но, кажется, все обошлось.

«Куда я не успел еще сунуть свой любопытный нос?»

Ах, да, центральный пост.

Темный овал в конце коридора.

«Что я могу здесь найти такого, о чем мне не нужно знать?»

В прошлый раз он задержался на пороге. Но теперь был полон решимости заглянуть внутрь.

Темно и пусто. Мертвые экраны, мертвая главная панель. Четыре кресла в ряд. Скафандры высшей защиты, за какой-то надобностью в них разложенные.

– Свет, – приказал Кратов, неожиданно для самого себя шепотом.

И запоздало вспомнил, что предыдущая попытка оживить системы центрального поста ничем не увенчалась.

Ему пришлось подойти ближе и присмотреться.

«Не суйте нос куда не следует. Это вам не нужно», – говорил советник Кьейтр Кьейрхида.

«Я навечно распростился с весельем, когда прошел через пустой, мертвый корабль на центральный пост. Я был там – один», – говорил Стас Ертаулов.

«Он и тебя называл мертвецом, Кратов», – говорила Рашида.

Все они сказали правду.

5

– Побывали на центральном посту? – спросил Мадон.

Фальшивый Мадон, искусная подделка, неотличимая от оригинала. Подменыш. В его голосе звучали не присущие подлинному Мадону сочувственные нотки. Он стоял, привалившись к стене коридора, покойно сложив руки на груди, и лицо его, наполовину скрытое дыхательной маской, было печально. Без скафандра, без перчаток, в одной лишь теплой куртке и толстых стеганых штанах, наверняка позаимствованных из необъятных запасов Феликса Грина.

Кратов молчал. Он сидел на полу, обхватив голову руками. Воплощение слабости, закованной в броню. Ему хотелось забиться в укромный уголок, чтобы никто не смел потревожить, не долетал бы ни один звук и по возможности притушили бы свет. Залезть в скорлупу, там затаиться, успокоиться, собраться с мыслями и что-то для себя решить после того, что он увидел.

Он только что ответил Грину, что с ним все в порядке.

Черта с два он был в порядке.

– Испытание не для слабых натур, – продолжал подменыш без тени иронии.

– Люди в креслах… они настоящие?

– Почему вы спрашиваете меня? Меня, кого сами недавно уличили в поддельности?

– Здесь некого больше спросить.

– Они настоящие.

– Тогда я ненастоящий? – спросил Кратов, поражаясь тому, как жалко звучат эти слова. – Я настоящий погиб в 125 году, и все мы погибли, а наше место заняли копии?

– Это такие условности! – поморщился подменыш. – Копия, оригинал… В креслах те, кем вы были двадцать лет назад. К этому моменту так или иначе в вас нынешнем от вас двадцатилетней давности не осталось бы и следа. Обновление клеточной структуры живого организма никто не отменял. – Он вдруг отклеился от стенки, сделал несколько шагов и опустился на пол рядом с Кратовым. – Что сказал вам Виктор Сафаров о своих ощущениях? Вернее, вторая копия Сафарова, которая сейчас живет в его доме с его матерью? А что сказала ваша матушка, когда вы вернулись из того рейса? Что сказал ваш брат, ваши друзья? Что отметили все биометрические тесты, которые вы с тех пор проходили многократно и с самой высокой степенью детализации? Среагировал ли на ваше присутствие хотя бы один защитный контур?

Кратов дернул плечом, словно бы отметая все эти доводы как ничего не значащие. Слова доносились до него, будто сквозь ватную перину, теряя внятность и смысл. Он и не старался вникать. Потому что прямо сейчас с отчаянием утопающего цеплялся за всплывавшие из омутов памяти соломинки давних воспоминаний. Младенчество… детство… юность… Как узнать, истинные ли это воспоминания или кое-как склеенные из подвернувшихся осколков подделки? Что вообще осталось в его жизни подлинного, а что фальшивого? Особенно в момент, когда утешительные фразы произносит двойник реально и неплохо, кстати, существующего в этом мире человека. Такой же двойник, как и он сам.

– Вам пора забыть о своей уникальности, – продолжал подменыш. – Пока вы там возитесь с проектом «Человек-2», пытаясь добиться биологического бессмертия в новом возобновляемом теле, за вас уже решили эту проблему. Хотя, возможно, не так, как вы рассчитывали. Щелк! И готова точная копия. Щелк! Еще одна… Нет никакого способа отличить копию от оригинала. Особенно если оригинал не сохранился… Консул, надо вам знать, что по Галактике спокон веку разбросана копировальная техника цивилизаций, чьи имена никто уже и не помнит, да и не знал никогда. Даже Призрачный Мир с его внеисторическим генезисом вряд ли поможет. Кажется, вы называете их Археонами. Имя не хуже прочих… Они были до Галактического Братства, они обшарили все звездные системы, до которых смогли дотянуться – а дотянуться они могли о-очень далеко! – и повсюду оставили свою технику. Что-то работает, что-то нет… Никому и в голову не придет, что какая-нибудь никчемная дыра в скале – на самом деле копировальная камера или портал в Большое Магелланово Облако.

– Виктор Сафаров, – не то спросил, не то напомнил Кратов.

– Случайно угодил в копировальный контур Археонов. Черт знает, как оно работает, но этот контур сохраняет информацию об оригинале и возбуждается всякий раз, когда актуальная копия за десятки парсеков от него приходит в негодность. Звучит цинично, правда? Но Галактическому Братству уже несколько тысяч лет, за такой срок кое с какими категориями безысходности оно вправе расстаться. Никто не должен трагически погибать, хотя бы и по собственной глупости. В конце концов, такая беспечность недостойна гиперцивилизации. И гиперцивилизация обязана озаботиться средствами резервного копирования своих особо ценных информационных фондов. То есть всякой разумной субстанции в пределах досягаемости. Как, собственно, и озаботились в свое время Археоны. – Подменыш коротко рассмеялся. – А вы, Консул, уж решили, будто в этой жизни ничто не способно потрясти вас до глубины души?

– Я надеялся, что свою долю потрясений выбрал на сто лет вперед.

– Ха! – сказал подменыш. – Потрясения! Они же испытания судьбы! Как там у вас, у плоддеров, говорят: Судьба по прозвищу «Удача»! Или еще какая-нибудь глубокомысленная философическая дребедень… Чего такого ты пережил, парень? – вдруг спросил он, скроив глумливую гримасу. – Извини, я по-простому, на «ты», но иного обхождения ты в своем теперешнем слезливом состоянии не заслуживаешь… Да, ты бывал на краю жизни и смерти, но хотя бы однажды стоял по ту сторону границы?! Умирал с голоду, да так, что терял рассудок и готов был сожрать труп своего товарища?! Замерзал так, что отламывались пальцы на руках? Тонул, задыхался, да чтобы без надежды на последний глоток воздуха?