Обретение Родины - Бела Иллеш

Тольнаи нагнулся над раненым, что-то пробормотав, сунул в его бледные губы папиросу, зажег ее. Пленный поблагодарил одними глазами. Тогда Тольнаи зашел к майору Чукаши-Хекту и попросил его отправить раненого в госпиталь. Майор обещал, но, едва священник ушел, сообщил по телефону Фехервари, что Тольнаи сует нос в дела, которые его совершенно не касаются, и что за этим подозрительным пастором не мешает установить наблюдение. Фехервари рассмеялся.

— Ты опоздал! — заявил он. — Я уже давно за ним слежу. Тут не одно сочувствие к пленным… Имеются кое-какие штуки и почище. Он снюхался с недовольными солдатами… О чем именно он с ними беседует, мне пока неизвестно, но то, что он якшается с солдатами, не вызывает сомнений.

Сразу, как только Фехервари огласил в этом жарко натопленном, пропахшем вином подвале имена награжденных венгерских офицеров, из недр бездонного портфеля фон дер Гольца были извлечены и самые ордена.

Раздвинув локтями блюда, тарелки и бокалы, немецкий подполковник вывалил их прямо на залитый вином стол. Едва успел он собственноручно нацепить на грудь генерал-майора первый Железный крест, Шепрени отдал распоряжение исполнявшим в тот вечер обязанности официантов унтер-офицерам внести два ящика шампанского, которые хозяйственному отделу удалось припрятать от алчных офицерских глаз. Пока фон дер Гольц раздавал от имени фюрера Железные кресты, из бутылок с оглушительным шумом вылетали пробки и не меньше десятка офицеров, высоко подняв пенящиеся бокалы, произносили тосты чуть ли не в унисон.

Майора Чукаши-Хекта страшно бесило, что контрразведчик Фехервари ухитрился получить куда более почетную награду, чем он сам. Когда Железный крест уже висел у него на груди, он отозвал в сторону Фехервари и шепотом, хотя в таком дьявольском шуме преспокойно мог, не привлекая к себе внимания, даже орать во все горло, осведомился:

— Это ты составлял список награжденных?

— Ну да, — ответил Фехервари.

— Так ведь это же обязанность начальника штаба, иными словами — моя!

— Я только выполнял поручение господина генерал-майора Меслени. Мой долг — повиноваться.

— Разумеется… — ответил Чукаши-Хект. — Это его право и твой долг… Разумеется. Теперь для меня все ясно. Не понимаю только одного: зачем тебе вздумалось включить в список Тольнаи?

— Нам был дозарезу необходим священнослужитель! — ответил Фехервари.

— Именно такой? Уж лучше бы ты представил к награде Винкельхофера.

— Винкельхофер самый отъявленный жулик во всей дивизии. Он в одиночку успевает украсть куда больше, чем дюжина интендантов.

— Зато вполне благонадежен. Тогда как Тольнаи… Он только и знает, что точит лясы с мужичьем, а в нашем кругу упорно помалкивает. Пить и то не пьет. Ему за одну его вечно кислую рожу стоило бы дать по меньшей мере с десяток лет каторги. Держу пари, что он и сейчас не взял в рот ни капли.

Тщетно разыскивал Чукаши-Хект протестантского пастора среди гуляющей, бурно жестикулирующей и пьяной толпы. Едва Фехервари произнес его имя, Тольнаи молча встал и покинул душный, проспиртованный подвал. Поднявшись по темноватой узкой лестнице, вышел во двор.

Не ощущая холода, хотя был без шапки и шинели, бродил он из угла в угол по двору. Сюда не долетал пьяный гвалт из подвала, и глубокая тишина освежала даже больше, чем студеный воздух.

Караульный, увидев священника, подумал, что тот изрядно пьян, и счел своим долгом напомнить ему, что он без шинели и шапки. Тольнаи поблагодарил его.

Ему была приятна забота солдат. Это лишний раз подтверждало его правоту. Несомненно, он правильно сделал, что ушел из подвала. Нет-нет, отнюдь не только из одного желания уклониться, избежать унизительного, оскорбляющего награждения Железным крестом.

В продолжение всего ужина он никак не мог погрузиться в состояние полнейшего бездумья. Сначала он думал о предметах более чем отдаленных — только бы не слушать гнусных, лживых речей своих сотрапезников. Но постепенно эти громкие пустопорожние разглагольствования как бы перестали для него существовать. Он был уже не в состоянии следить за ними, если бы даже хотел, но в то же время он понял, как ему теперь поступать.

Надо обратиться к солдатам! Если люди, разражающиеся потоком громких слов об отечестве, нации и долге, не хотят ничего сделать для родины, то остается рассчитывать на тех, кто с великой любовью и печалью говорит о жене и детях, о скромном очаге.

Народ!..

Священник быстрыми шагами направился к сараю, который, как он знал, до отказа был набит солдатами двух рот первого батальона 44-го полка.

Огромный роскошный замок Понятовских был окружен жалкими надворными постройками. Господ, очевидно, не беспокоил убогий вид этих лачуг, нищета лишь резче подчеркивала пышность и изобилие, царящие в господских покоях.

— Стой! Пароль!

Гонведов в сарае уже не было. Еще с вечера Чукаши-Хект успел избавиться от них, заменив их отрядом полевой жандармерии. Не нашел Тольнаи и пребывающей до этого момента в коровьем хлеву будапештской саперной роты. Жандармы были уже здесь.

— Опоздал! — простонал Тольнаи.

«Однако же… — повторял он про себя. — Однако же…»

Скопившаяся горечь прибавила ему сил. Он не чувствовал холода.

Ускоряя шаг, Тольнаи все дальше и дальше уходил от замка. Он вполголоса читал на ходу стихотворение Петефи о роте капитана Ленкеи. Тихонько, почти про себя, произносил он эти строфы и мысленно спорил сам с собой:

«Да, я повинен… Но в чем? А в том, что ровно ничего не сделал!»

В душе у него ответ этот звучал предельно ясно, но выразить его словами у Тольнаи не хватало мужества. Он чувствовал, что еще не готов громко вынести себе обвинительный приговор:

«Моя вина именно в том, что я ничего не делал!»

Все время, пока в душе его шла эта напряженная борьба, он, сам того не замечая, продолжал вполголоса читать стихи.

Голый двор замка давно остался позади. Теперь Тольнаи брел под раскидистыми деревьями парка. Он громко, отчаянным голосом выкрикивал строки Петефи:

То не богохульство…Хочется гусарамДвинуться на помощьБеднякам-мадьярам.На родную землюЭта сотня рвется:Там, в полях отчизны,Кровь мадьяров льется!

Может быть, Тольнаи подбадривал этими строками себя или взывал к духу героев гусар Ленкеи, которые девяносто шесть лет назад вот с этой самой земли направились в родную Венгрию, чтобы защитить ее от немецких наймитов и предателей родины, драться и умереть за свободу.

И в речах о долгеМы не видим толка —Родина священнейВоинского долга.

Но тут произошло нечто совсем неожиданное. Две могучие руки схватили священника сзади, а еще чья-то проворная рука ловко заткнула ему кляпом рот. Руки Тольнаи молниеносно были стянуты за спиной.

— Пошли! — сказал ему кто-то по-русски.

Тольнаи не мог различить, что за люди на него напали, темнота поглощала даже их тени. Один из этих невидимок шепотом, но весьма решительно снова повторил:

— Пошли!

Толкнувший в спину ствол винтовки сделал смысл приказа предельно ясным.

— Пошли!

Людей Тольнаи не видел, но слышал их шаги. Рядом с ним осторожно и тихо чавкало несколько пар сапог, ступавших по мокрому снегу. Временами до его слуха доносилось настойчивое, тем же шепотом передаваемое приказание: «Пошли!»

«А ведь я не боюсь… — мелькнуло у него в мозгу. — не боюсь! — еще раз подтвердил он себе. — Только мне холодно. Очень холодно, брр!..»

Сопровождавшие как будто угадали его мысли. Кто-то накинул ему на спину пренеприятно пахнущее одеяло. Тольнаи на миг приостановился, но его ткнул многозначительно ствол винтовки.

Пришлось подчиниться.

Тольнаи дрожал от холода. Одеяло не грело, от его тошнотворного запаха начинало мутить.

Сквозь голые ветвистые кроны вековых дубов время от времени то тут, то там проскальзывал бледный свет луны. Замок остался позади. Тольнаи уходил от него дальше и дальше.

Иногда темноту пронизывали желтоватые отблески фар, прикрытых сверху щитками. Это мчались по пролегавшему где-то совсем близко шоссе военные машины. Свет на миг озарял стволы деревьев, отчего казалось, будто ветер слегка раздувал покрытые пеплом, чуть тлеющие угли. Машины исчезали, свет угасал, и все окружающее опять погружалось в иссиня-черный мрак. Тольнаи не различал протоптанной в снегу тропинки, шагал наугад.

Внезапно ствол винтовки приказал ему свернуть влево.

Шоссе теперь, по-видимому, осталось позади. До Тольнаи донесся только гул какой-то одинокой машины, а отсветов фар не было видно. Да и сам этот гул вскоре совсем растворился в окружающей тишине, словно могучие лесные исполины обладали свойством поглощать все посторонние шумы.