Карьерный спуск на дно. Проституция в царской России - Анастасия Вячеславовна Мащенко

Это ли не свобода? Санитарное бюро, которым руководило городское общественное управление, занималось организацией медицинских осмотров проституток без вмешательства полиции. Девушкам нужно было просто взять на себя ответственность регулярно приходить проверять своё здоровье. В случае успешного освидетельствования и отсутствия признаков венерической инфекции они получали от врача соответствующую отметку (визу)[373]в санитарной карточке и шли работать дальше. При обнаружении болезни – лечились. Участие полицейского надзирателя в осмотрах более их не тяготило. В свою очередь полиция должна была сосредоточить внимание на поиске тайной проституции и особенно на проверке деятельности сутенёров, содержательниц публичных домов и сводней, которые обязаны были допускать к работе только здоровых девушек. Таким образом врачебные и полицейские полномочия разделили. Это в идеальной картине, на практике происходило следующее:

«Как пример в этом отношении можно указать на Москву, где вследствие разделения надзора за проституцией на два самостоятельных отдела, проститутки-одиночки свободно уклоняются от надзора. Центральное санитарное бюро делает своё постановление, а чины наружной полиции своё; Центральное бюро считает установленную визу действительной в течение 3,5 и 7 суток, а полиция забирает при обходах и тех проституток, которые в этот день были на освидетельствовании. Такие действия полиции, подрывая в глазах проституток значение санитарных осмотров, конечно, не внушают им необходимости запасаться установленной визой, а напротив, способствуют уклонению от осмотров»[374].

Недостаток этой, на первый взгляд гуманной для проституток, системы заключался ещё и в том, что медицинское освидетельствование качественно проходило только у жительниц публичных домов, ведь их содержательницы теперь были под строгим присмотром полиции. Что же касается одиночек, то ситуация сложилась достаточно предсказуемо:

«Благодаря любезности проф. Поспелова, я имел возможность видеть, как тщательно осматриваются проститутки домов терпимости Московской городской амбулатории. <…> Каждая из наличного состава домов терпимости два раза в неделю подвергается такому тщательному осмотру, поэтому немудрено, что число изъятий их в больницу увеличилось. В кабинете для одиночек я застал врача и фельдшерицу в ожидании: в этот день (последний осмотр перед праздниками Рождества) ни одна одиночка не явилась. На моё удивление почтенный товарищ ответил, что одиночкам предоставлено право являться, когда им угодно и они, пользуясь широко этим правом, добровольно являются в исключительных случаях. <…>

Ни предоставление полной свободы являться к осмотрам, когда угодно (Москва, Петербург), ни замена фамилий и имён на билетах соответственными № № (Саратов) не приводят к желанной цели. Имея паспорт на руках, ни одна проститутка, заметившая что-либо подозрительное на своих половых органах, не явится добровольно на смотровой пункт. <…> Чтобы не попасть в больницу и предчувствуя розыск, каждая заболевшая, имея на руках паспорт, свободно может перекочевать в другой город и жить там до выздоровления, пока случайно не попадёт под надзор. Это в небольших городах, а в таких крупных центрах, как Петербург, Москва, Варшава, она будет менять квартиры, перебираясь из одной части в другую, и подите попробуйте разыскать её!»[375]

Всё это происходило из-за нечётко прописанных сфер влияния Московского Санитарного бюро и общей полиции и, конечно, из-за наивности нового подхода к контролю проституции, когда большие надежды были возложены на ответственное отношение каждой отдельной проституирующей женщины к своему здоровью и здоровью её клиентов. Подобную практику попытались осуществить не только в Москве и связана она была в первую очередь с недавно оформившимся движением аболиционистов[376]. Главными идеями аболиционизма были: одинаковые права у мужчин и у женщин, запрет на всякую организацию проституции, закрытие публичных домов, критика регламентации и государства, которое этому покровительствовало, и, конечно же, помощь проституткам, оказавшимся в сложной жизненной ситуации и не имевшим возможность зарабатывать иным путём. Звучало очень оптимистично, в жизни же, как пишет историк А. А. Ильюхов, сторонники аболиционизма были полны утопических надежд, «что проституция сама собой, автоматически исчезнет попутно с нравственным возрождением народа, расширением образования и гражданских прав женщин, организацией справедливого рынка труда для них, воспитанием подрастающих поколений в чувстве уважения к женщине и т. п. <…> Но в реальной жизни вопросы демократии и абстрактной свободы „жриц любви“ волновали мало. Опросы проституток показали, что их больше всего тяготили зависимость от хозяек домов терпимости, необходимость явки на медицинские осмотры, ограничение свободы выбора места жительства. В самую последнюю очередь и далеко не всех представительниц древнейшей профессии беспокоила проблема возвращения к „честной жизни“»[377].

Журнал «Будильник». 1908 год, № 17

Зато на волне аболиционизма стали развиваться благотворительные учреждения, главной целью которых была помощь женщинам, оказавшимся в сложной жизненной ситуации, в частности проституткам. Многие из них существовали и раньше движения аболиционистов, но активнее стали работать именно в период громких споров о том, как бороться с проституцией. В 1900-е годы в России было уже свыше 20 подобных организаций, большинство из них сосредоточились в Санкт-Петербурге и в Москве, но встречались и в Нижнем Новгороде, Казани, Одессе и других городах.

На особом слуху были Магдалинские приюты. Они относились к одним из самых ранних. Например, в Санкт-Петербурге убежище Св. Марии Магдалины в районе Коломны было создано ещё в 1830-е годы. В первое десятилетие его работы здесь нашли кров ~400 женщин. Вначале оно финансировалось частными лицами, потом Великая княгиня Мария Николаевна, дочь Николая I, взяла его под своё покровительство[378]. Московский Магдалинский приют был организован чуть позже, в 1866 году, стараниями князя Дмитрия Николаевича Долгорукова и группой особо неравнодушных филантропов. Предполагалось, что несовершеннолетние девочки, после лечения в Мясницкой больнице, будут поступать в учреждение, где им дадут кров, обед, ремесло, которое поможет вернуться к честному труду и отказаться от разврата. Врачебный персонал больницы брал на себя миссию убеждать юных проституток в том, что они ещё могут спасти себя, если отправятся в приют. За первые 20 лет существования московского убежища ~200 девушек перестали торговать собой[379]. Дело благое, однако средства частных благотворителей в долгосрочной перспективе не имели постоянного необходимого притока. Если первое время мест в Москве на всех, обратившихся за помощью, не хватало, и приют считался образцово-показательным, то спустя 30 лет журналист Марк Криницкий обнаружил всего лишь 10 воспитанниц в условиях, далёких от человеческих:

«Встаём в семь часов, едим чёрный хлеб и кружку чая, да два куска сахару на целый день. Потом в двенадцать часов обед: на первое – мура из кваса с луком. Квас здесь, барин, плохой: от него тошнит. Нюшку через этот квас всю ночь рвало. Страсть! Да он