Как рассказывать истории. Простая технология сторителлинга на сцене, работе и в кругу друзей - Мэттью Дикс

я знаю, что их было двое – и оба анестезиологи. Но лишь один реально важен для повествования – потому что именно он, выглянув из-за ширмы, объявил:

– Девочка!

Я убрал «третье колесо», чтобы навести некоторый воображаемый «порядок».

Чем меньше второстепенных персонажей, тем лучше история – ведь трех человек легче визуализировать, чем четырех.

А второй врач, насколько я помню, вообще ничего не делал. Так что, подобно Рэнди, Уинстону и той девушке на заднем сиденье машины Тома, его убрали из повествования.

Я понимаю Элишу: ей не хочется, чтобы я искажал историю ее жизни. Наоборот, воспоминания о столь важном дне должны быть переданы со всей точностью. Я это понимаю. Я и сам стремлюсь к точности. Но не тогда, когда рассказываю истории.

ПЯТИМИНУТКА ИСТОРИЙ

Сомнение – злейший враг рассказчика

Худшее, что может случиться со мной как с рассказчиком – и, может, даже как с человеком, – это то, что кто-то усомнится в правдивости моей истории.

Я выступал на сценах всего мира, делился с людьми самыми сложными и болезненными моментами своей жизни, рассказывал о самых неловких ситуациях, о недостойных решениях, аморальных поступках, о событиях, которые разрывали сердце и переворачивали с ног на голову всю мою жизнь. И, конечно, были истории о триумфах, важных открытиях, о крохотных шажках вперед. Я ничего не утаиваю – всегда рассказываю всю правду, и чем она непригляднее, тем лучше.

И при этом кто-нибудь нет-нет да и выскажет сомнение в какой-нибудь из моих историй. Такое случалось раз пять за всю жизнь.

Один из них – в 2014 году на StorySLAM в Манхэттене, когда я рассказывал о том, как обманом занял третье место на школьной ярмарке знаний и умений, что автоматически позволило мне поступить в Вустерский политехнический институт. Когда я уже уходил со сцены, ко мне подошел мужчина и сказал:

– Хорошая история, но сомневаюсь, что так все и было.

Еще раз – когда я рассказал на Speak Up историю о том, как учил своих студентов врать, чтобы победить в общешкольной акции по сбору средств. Один из слушателей сказал: «Забавная история, но верится с трудом». В тот вечер в зале присутствовал и мой бывший директор – сыгравший ключевую роль в этой ситуации. Я предложил недоверчивому слушателю отвести его к директору – но тот отказался (неудивительно!).

Одна редактор как-то не стала печатать мою историю, заявив, что сомневается в том, что описанный в ней момент грандиозного открытия в самом деле был таким мощным и быстрым, как я утверждаю.

Не стану вдаваться в подробности по первым двум инцидентам (хотя героем одной из историй был мой лучший друг, который до сих пор негодует из-за того, что кто-то усомнился в правдивости нашего приключения), но все эти пять эпизодов не на шутку меня ранили. Причем я не только испытал неприятные ощущения в момент обвинения, но вообще задумался: уж не являются ли они верхушкой айсберга? А сколько еще таких, кто сомневается в моих историях?

Те, кто приходит на мои семинары по сторителлингу, быстро понимают, почему мне всегда есть о чем рассказать. Я учу людей стратегиям и приемам, направленным на поиск историй в повседневной жизни и их усовершенствование. Я посвятил себя выявлению моментов, достойных того, чтобы о них рассказать, и, как любит повторять моя жена, способен даже самые незначительные эпизоды превратить в полноценную историю. Да что там, вся моя жизнь – одна сплошная интересная история.

Конечно, будь у меня выбор, я бы задумался, хочу ли я такую жизнь, – но что есть, то есть. Это моя правда. Моя суть. Сомневаться в моих историях равно сомневаться в моей жизни как таковой. Это значит, что под сомнение поставлены вся борьба, страх, боль и стыд, выпавшие на мою долю. Что все мои шрамы – физические и душевные – не имеют значения, как и моя готовность обнажить душу на сцене.

И это больно. Так больно, что вы и представить себе не можете.

Я участвовал в сотне шоу, слышал тысячи историй – и лишь немногие из них вызывали у меня сомнение. Ну, возможно, их было достаточно. И все же я всегда стараюсь слушать с открытым сердцем и сознанием, и если и сомневаюсь в их правдивости, то держу свои сомнения при себе – ведь никогда не знаешь наверняка. И никогда не узнаешь. И уж мне-то известно, как это больно – когда кто-то сомневается в правдивости твоей истории.

Для того чтобы выйти на сцену и поделиться самым сокровенным и болезненным, нужна смелость – зато ничего не стоит вонзить в сердце рассказчику кинжал сомнения. Со мной это случалось всего пять раз, хотя я выступаю более шести лет, но каждый такой эпизод до сих пор отзывается в моем сердце болезненным эхом. Я помню их так, будто это было вчера.

Когда тебе пришлось нелегко, а в твоих словах сомневаются – это больно вдвойне. И уж совсем неприятно, когда ты кропотливо прорабатывал историю несколько дней, недель, месяцев или даже лет – и вдруг кто-то заявляет, что не верит в нее.

Слова уже почти меня не ранят: вся моя жизнь прошла в борьбе и противостоянии, так что их эффект притупился. Но от слов сомнения – этих крошечных моментов скептицизма – сердце по-прежнему пронзает острая боль.

Глава одиннадцатая. Воображаемое кино (или «Где тебя носит?»)

Как вы, должно быть, заметили, я не прочь поговорить о кино – и это неспроста. Настоящий рассказчик, где бы ни выступал – в театре ли перед фанатами сторителлинга, в конференц-зале перед потенциальными клиентами, в классе перед равнодушными старшеклассниками или за столом в компании друзей, – всякий раз как бы создает фильм в головах слушателей. Это очень важно. Казалось бы, это очевидно, но будь оно так на самом деле – все рассказчики постоянно прибегали бы к этому приему, всеми силами стараясь удержать эффект непрерывного и бесконечного видеоряда перед мысленным взором аудитории. Однако они этого не делают. Напротив, нередко, вместо того чтобы поставить историю в центр своего выступления, рассказчики возводят на пьедестал самих себя: вставляют бесконечные шуточки, остроумные замечания, то и дело отступают от временно́й линии повествования, задают аудитории риторические вопросы.