Исчезнувшие близнецы - Рональд Х. Бэлсон

Судья Петерсон благодарно вздохнул.

– Нет, мадам, ничего противозаконного. – Он откинулся назад. – Поскольку основное требование к миссис Локхарт было удовлетворено и я также удовлетворен тем, что финансовому состоянию миссис Вудвард ничего не угрожает, и, что самое важное, руководствуясь собственными наблюдениями за свидетелем сегодня утром, я объявляю слушание по делу о неуважении к суду закрытым. Миссис Локхарт, все решения о неуважении к суду будут вычеркнуты из протокола. Вы свободны.

– Одну минуточку! – вмешался Ширли. – У меня есть вопросы. Я хочу воспользоваться своим правом перекрестного допроса.

– Ходатайство отклонено.

– Но, Ваша честь, сегодня вы закрыли только дело о неуважении к суду. Но основное дело еще не решено. Мой клиент, Артур Вудвард, настаиваете на том, что его мать страдает от психического расстройства, что выражается в попытках найти неких детей. Мы хорошо подготовились и абсолютно уверены, что нет доказательств их существования и рождения вообще. То, что эта женщина является в суд, устраивает здесь представление и уверяет, что они были, не означает, что все сказанное правда. Иск мистера Вудварда ожидает решения по делу, и мы настаиваем на том, чтобы назначить слушание на двадцать пятое апреля.

Лена обернулась и строго посмотрела на Артура, который тут же опустил голову.

– Это так, мистер Вудвард? – уточнил судья Петерсон. – Вы настаиваете на том, чтобы продолжать слушание по делу о признании вашей матери недееспособной?

Артур кивнул:

– Да.

– Настаивает, определенно настаивает, – добавил Ширли.

– Отлично. Слушание по иску мистера Вудварда о признании миссис Вудвард недееспособной продолжится двадцать пятого апреля. Тогда же суд рассмотрит все доказательства по делу. Слушание откладывается.

Лена, Лиам и Кэтрин стояли вместе в оживленном коридоре.

– Это ты попросил Лену прийти? – спросила Кэтрин у Лиама.

– Тогда я разглашу тайну, разве нет?

– Я сделала это по собственному желанию, – сказала Лена. – Я сама позвонила Лиаму. Я не могла допустить, что за вашу преданность вас же и накажут. Простите, если вмешалась в ваши дела.

Ширли с Артуром вышли из зала суда, и Артур смущенно взглянул на Лену.

– Прости, мама, мне очень жаль, но я был вынужден поступить так, как поступил.

– Нисколько тебе не жаль. Нисколечко. Артур, мне стыдно за тебя! Твой иск продиктован только корыстью.

– Ты ошибаешься. Я поступаю так ради твоего же блага. Чтобы защитить тебя! Я просто не могу смотреть, как ты выбрасываешь папины деньги на какие-то абсурдные поиски двух польских девочек. Если эти дети вообще существовали. Вероятно, в глубине души ты веришь, что они – те дочери, которых ты всегда хотела иметь. Возможно такое, да? Наверное, тебе просто мало одного сына. Куда лучше искать воображаемых дочерей.

Со слезами на глазах Лена шагнула вперед и ударила Артура по лицу.

– Ты видел это? Видел? – воскликнул Артур, обращаясь к Ширли. – Разве я не говорил, что она не в себе?

Адвокат потянул его к лифту.

– Артур, идем, не устраивай сцен. Придет и твой день, это будет двадцать пятого апреля.

– Черт побери, обязательно придет!

Лена покачала головой и промокнула глаза платочком.

– Раньше он таким не был. До смерти мужа. Он никогда не простит мне того, что я продала бизнес. Он хотел сам им руководить. Правду сказать, я думала, что он не способен управлять делом отца, но на самом деле не это стало решающим: бизнес просто необходимо было продать, чтобы выплатить налоги на недвижимость. Такова была воля моего покойного мужа.

Глава тридцать седьмая

– Мы с Каролиной и Мюриэль приехали в концлагерь Гросс-Розен в состоянии полнейшего шока, – сказала Лена, начиная очередную беседу в кабинете Кэтрин. – Главный вход ничем не отличался от входа в Освенцим – огромный кирпичный фасад. В лагерь вели высокие арочные ворота, по обе стороны от которых, подобно крыльям, располагались два одноэтажных здания. «Arbeit macht frie» было написано над воротами. «Труд делает свободным» – самая жестокая шутка истории.

Мы вышли из вагона, и нас разделили на две колонны: отдельно женщины, отдельно мужчины. Я старалась держаться поближе к Каролине. Она все еще была в ступоре. Честно признаться, я чувствовала себя не лучше. Мы цеплялись друг за друга, потрясенные тем, что наделали, и гадали, как же сможем жить дальше. Всех женщин завели в какое-то помещение и приказали раздеться. Нас продезинфицировали: сказали, что у «грязных» евреев часто бывают вши и всякие болезни. Потом дали каждой крошечный кусочек мыла.

Мы вымылись в душе, после чего нас отвели в огромную пустую комнату. Полотенец не дали. Двери заперли, и несколько часов нас продержали там. Около сотни обнаженных женщин. Время от времени заглядывал охранник или двое. Иногда охранниками были женщины, иногда – мужчины, которые окидывали нас взглядом с головы до ног, тыкали пальцем и отпускали ехидные шуточки. Нам приказывали встать, потом пересчитывали. Называли наши фамилии – у них был список. Дважды нас обыскивали, заглядывали всюду, а то просто пристально рассматривали, обсуждая тех, кто выглядел покрепче и поздоровее. Спрашивали, чем мы занимались до того, как попали сюда. – Лена покачала головой. – На душе кошки скребли. Все, что я помню: в помещении было холодно и мы были голыми.

В конце концов вошли охранники и разделили нас. Половине выдали униформу и вывели из комнаты. Мы с Каролиной оказались среди тех, кто остался. Нам тоже выдали униформу и повели назад к железнодорожным путям. Нам сказали, что нашу группу перевозят в другой лагерь. К счастью, это был трудовой лагерь, а не концентрационный.

– Что-то я не очень понимаю, – сказала Кэтрин.

– В концентрационных лагерях тяжело работали. В каменоломнях, в шахтах. Возводили бомбоубежища, разбирали завалы, строили метро – многие работы производились под землей, как, например, производство шин и оружия. Заключенные, которые оказывались в концентрационных лагерях, жили недолго. Из-за недоедания и тяжелого труда они теряли мышечную массу, их иммунитет ослаблялся. Многие не выживали и полугода. В лагерях даже использовали термин Müselmanner[37], чтобы обозначить тех, кто потерял больше трети массы тела. На этом этапе тело начинало пожирать себя и психика давала сбой. Люди становились похожими на зомби, апатичными, и смерть была только делом времени.

Нашу группу повели назад к поезду. Мюриэль уже не было с нами. Наверное, потому, что она призналась, что медсестра, ее куда-то отослали. Моя группа направлялась на текстильную фабрику.

– Значит, вы в Гросс-Розене не остались?

– Гросс-Розен был огромным конгломератом, концентрационным лагерем с более чем сотней лагерей поменьше, разбросанных по всей Польше, Германии и Чехословакии. Гросс-Розен, бывало, насчитывал более ста тысяч узников. Кого-то посылали на подсобные работы в компанию «Бляупункт», кого-то – на фабрику ИГ Фарбен, кого-то – на «Мерседес-Бенц», другие работали на остальные немецкие корпорации, такие как «Бош», «Байер» и «Ауди». Наш поезд отправился на юг, в Паршнице, в лагерь на границе с Чехословакией.

Мы сели в тот же поезд, и нас повезли в основной лагерь. Когда Каролина увидела состав, ее начало трясти, а уже в вагоне она глубоко вздохнула и вдруг закричала:

– А-а-а!

Подбежали охранники, велели заткнуться, но она продолжала стонать. Один из них ударил Каролину прикладом. Щека тут же побагровела.

– Не надо, пожалуйста! – закричала я. – Я о ней позабочусь. С ней все будет в порядке. Пожалуйста, не бейте ее!

Я обняла подругу и зажала ей рот. Потом усадила на место и принялась уверять, что все будет хорошо. Говорила, что она должна оставаться сильной, что мы обязаны выжить, вернуться и найти девочек… Но я видела, что Каролина меня не слышит.

Поезд покинул Гросс-Розен и медленно пошел в сторону Паршниц Траутенавского района Судетской области. Каролина оставалась безучастной, в ней как будто что-то надломилось. Время от времени она шептала имена наших малышек, стонала, плакала, говорила, что жалеет о сделанном. Я изо всех сил пыталась ее успокоить.

Когда поезд прибыл в Паршнице, нас отвели в большие бараки с деревянными нарами и выдали новую униформу: спецовки до середины икры с короткими рукавами, с тремя или четырьмя пуговицами. Спецовки были сшиты из колючего материала – часть хлопка, часть льна. Еще каждой женщине выдали платок или шапку. Вскоре я узнала, что эту униформу шьют здесь же, в швейном цеху. Обувь нам разрешили оставить свою. У каждой был свой ящичек, где мы держали чашки, тарелки и недельный запас хлеба.

Я отвела Каролину на нары и всю ночь утешала и успокаивала ее. На следующее утро мы отправились на текстильную фабрику. Сотни женщин работали на ткацких машинах. Некоторые разгружали тюки с хлопком, другие работали на прядильном оборудовании, на машинах, которые тянули нити и сучили пряжу. Каролину усадили за огромную хлопкопрядильную машину. Она только смотрела перед собой и не шевелилась.