Берег тысячи зеркал (СИ) - Ли Кристина

— Я не стану ничего спрашивать, — говорит и улыбается. Киваю на его слова, а когда он отодвигает для меня стул, сажусь за стол. — Скажу лишь то, что ты хочешь услышать.

Подняв взгляд, наблюдаю, как папа садится напротив. Он быстро раскрывает накрытые блюда, а взяв мою тарелку, опускает в нее овощи, приготовленные на гриле.

— Он в порядке, — продолжает отец, заглядывая в глаза так, будто ищет там ответы на все свои невысказанные вопросы. — Я навещал его все это время. Оплатил все счета, и буду продолжать. Но тебе лучше не появляться пока в больнице.

— Нет, — внезапно вырывается возражение. Оно слегка резкое, но взглядом я пытаюсь смягчить горький осадок от грубости. — Нет, папа. Я больше не должна прятаться, как страус, головой в песок. Не должна использовать тебя, как страховку от всех своих бед. Я выходила замуж с таким гонором, словно мое счастье самое важное в жизнях близких людей. Вела себя, как эгоистка, когда потеряла это счастье, и заставила всех вокруг жить в моем личном горе. Всех, папа. Ведь не могла смириться с тем, что мне плохо, а другим хорошо.

— Вера, это не так, — он пытается возразить, но я права.

Даже Сана я использовала в ту ночь. Использовала одного мужчину, чтобы доказать, что могу отпустить другого. Это алчно, не честно, и низко.

— Нет, так, отец. Все именно так. Даже этот стол, — я осмотрела блюда и то, как папа меня встретил. — Ты сделал все, чтобы не спрашивать, почему твоя дочь пренебрегла работой, которую может получить далеко не каждый. Ты даже это упустил из виду, лишь бы не травмировать эгоистичную дочь. Я много думала, папа. Прости, что осталась у Лены, и не приехала вчера сразу. Мне нужно было поговорить с ней, чтобы понять себя. Увидеть все со стороны.

— Вера, ты говоришь ужасные вещи о себе, и это пугает, — папа злится. Я вижу, что он боится снова увидеть тень от своей дочери. — Я не виню тебя за то, что ты бросила контракт с Сорбонной. Нет. Я знаю причины. То, как поступила эта женщина… Безусловно, я понимаю мотивы того, почему ты здесь.

— Не понимаешь, — я горько усмехаюсь, а папа резко вскидывает взгляд.

Выражение его лица меняется быстро, и вскоре я смотрю на хмурого ученого. Он знает, как построен мир, но не понимает моих эмоций. Не потому что мужчина, а потому что ученые верят только тому, что могут объяснить логически. Он нашел самый логичный ответ на вопрос о том, почему я здесь. Но ошибся.

— Причина не в Алексее и разводе.

Причина в мужчине, который посеял зерна сомнений. Он с легкостью сделал то, что не могли самые близкие люди. Почему? Ответ в том, что он не пытался исправить меня. Он хотел меня такой, какой встретил, и дал то, что мне было нужно, без лишних слов. Дал себя.

— Платини не тронет тебя, — отец холодно встречает мой взгляд. — Можешь мне верить. Все это надуманные инсинуации вокруг борьбы за остров. Жаль его сына, конечно. Ситуация, видимо, вышла из-под контроля.

— Не надуманные, отец, — наклонившись над столом, я беру тарелку отца. Легко и привычно накладываю в нее еду, и продолжаю будничным тоном: — У меня были отношения, о которых ты, вероятно, уже наслышан. Скорее всего, сам Платини не погнушался их раскрыть.

— Погоди, — отец хватает мою руку, а заглядывая в глаза, тихо спрашивает: — Так значит, ты действительно была на месте убийства Поля?

— Была, — отвечаю, а положив тарелку перед отцом, сажусь обратно. — И я поеду на Коготь, отец. Если разрешишь, мне завтра понадобится твоя ласточка.

— Вера, что происходит? — отец насторожено хмурится. — То, что рассказал Вадим — правда? Он действительно подверг тебя опасности?

— Вадим Геннадьевич ни в чем не виноват, — отвечая, сжимаю вилку в руке. — Он не виноват в том, что я попала в такую ситуацию. Я сама решила проследить за Полем, и как видишь, ни чем хорошим это не закончилось.

Папа сжимает челюсти, на его лице появляется гнев, а в глазах сверкает что-то непривычное.

— Это недопустимо, — чеканит.

— Но это случилось.

— Вера, — он пытается надавить, но я осекаю его.

— Папа, — тихо, но с нажимом произношу. — Не вмешивайся в это. Платини не сможет ничего доказать. Нет никаких доказательств того, что мы были на месте убийства. Корейская сторона об этом позаботилась.

— Это я виноват. Не поедешь ты никуда. Еще не хватало…

— Поеду, — парирую, а отрезав кусок мяса, пробую божественный шашлык отца.

— Вера, это опасно. С тебя достаточно потрясений.

— Потрясение я устроила себе сама, папа. Нормальные люди воспринимают горе адекватно. Не заставляют переживать о себе, а наоборот цепляются за родных и близких, чтобы справиться, чтобы не причинять боль всем. Я же… Я сделала все неправильно.

Теперь я это понимаю. Возможно, поняла бы, и не встретив Сана. Гадать нет смысла, результат очевиден — мне до сих пор больно, я чувствую тень за спиной, но теперь знаю, что не должна демонстративно требовать утешения. Нельзя вести себя постоянно так, чтобы намеренно вызывать всеобщую жалость. Я не самая несчастная женщина, не самая побитая, и чего уж греха таить, — моя жизнь, несмотря на трагедию Алексея, далека от сложной.

Мне нужно поставить точку и двигаться дальше. К сожалению, без него.

Еще несколько дней, папа каждое утро встречает меня хмурым взглядом. Он пыхтит, злится, но молчит. Не возражает против моих решений. Хотя и без особого удовольствия, но молча, наблюдает. Через неделю, я принимаюсь переоборудовать кабинет матери в свой. Для этого еду в нашу с Алексеем квартиру. Не для того, чтобы забрать оттуда необходимые вещи, а чтобы забрать все вещи. Двушка на Русановке принадлежит ему, и единственно правильным решением будет забрать все свои вещи и покинуть дом, который когда-то был нашим.

Входя в квартиру, замираю на входе. Свекровь побывала и здесь. Я вижу это сразу. Документы Алексея исчезли, как и некоторая мебель и техника. Зайдя на кухню, не нахожу своей печки и еще нескольких приборов. Опустив голову, и с горькой улыбкой разочарования, хмыкаю. Не удивительно. Надеюсь, в мое белье она не залезла. Жаль будет не досчитать трусов, или пары носков.

Опустившись на стул у стола, провожу рукой по столешнице из грубого дерева. Я не знаю, из какой древесины она сделана, но хорошо знаю, что помнит этот стол. И что помню я…

За спиной слышится смех. Он звонкий, но звучит издалека. Я вхожу на кухню в свободном коротком халате. Длинные светлые волосы достают почти до поясницы. Алексей их любит настолько, что запрещает закалывать, когда мы дома. На моем лице вспухли губы от поцелуев. Они зудят, как и кожа у рта, которая раздражена из-за прикосновения жесткой щетины. Я встаю у холодильника, пытаясь не становиться на кафель босыми ногами. Он холодный, а за окном католическое рождество, и крупными хлопьями падает снег. Под халатом, конечно же, нет ничего, а на часах примерно три часа утра. Алексей получил увольнение на новогодние праздники, и приехал из Харькова. Мы решили не выходить из дому несколько дней. Нам это не нужно.

Я смотрю, как открываю холодильник. В реальности он пустой, но в воспоминаниях в нем лежит любимая еда мужа, несколько бутылок вина, вкуснейший морс, и продукты для новогоднего стола. Привычные консервированные горошки, кукуруза и три палки докторской колбасы. Повернув голову, смотрю на то, как на кухню входит Алексей. Он только что вышел из душа, его волосы влажные, а крепкая грудь не до конца высохла. На ней в свете ламп искрится влага. Он красив, и он мой. Так я думала тогда. Думала, что самая счастливая, самая желанная, и самая красивая. Он говорил мне об этом всегда, когда мы занимались сексом. Шептал на ухо жаркие слова, прижимал сильными руками к себе, заставлял гореть в его объятиях. Я гордилась, что на моего мужчину женщины смотрели с жадностью. Нравилось, что нам завидовали.

Я действительно утонула в любви, считая, что все должны видеть мое счастье. Это и заставило сломаться. Я слишком самонадеянно верила, что так будет всегда. Когда потеряла это — потеряла себя.